за стеклом семейные фотографии Цвирко, решил прийти товарищу на помощь:
— Да вы не расстраивайтесь, Акулина Борисовна! Нас тут на днях на Кубань отправляют в длительную командировку. Будем охранять военные объекты. От передовой это далеко, так что Коле ничего не грозит. Можно сказать, на курорт едем: море, солнце, фрукты!..
Ни в какую Кубань Акулина, конечно, не поверила. Она давно подчинилась судьбе и теперь с замиранием сердца ждала часа, когда сын покинет ее. Сжав в комок свою исстрадавшуюся материнскую душу, женщина почти простонала:
— Море!.. Море — это хорошо!
Нет, плакать она не будет. Ее герой-сын не должен видеть материнских слез. Это потом, когда он оставит родительский дом, Акулина даст волю чувствам, моля в слезах Господа, чтобы даровал жизни ему и его боевым товарищам. За всех матерей помолится…
Сверчок вдвоем с Лопатой, отправленным ему в помощь, навезли из лесу дров, накололи их на зиму, подправили рассыпавшееся крыльцо и прохудившуюся старую крышу дома и к обеду четвертого дня засобирались в райцентр.
Коля страстно желал повидать Лиду. Узнав об этом, Павел решил покинуть его на станции, куда они прибыли. Договорившись, что встретятся вечером на этом же месте, Лопата отправился искать угол на двоих для ночлега, справедливо полагая, что в разрушенном войной городке сделать это будет нелегко…
Стук в дверь отвлек девушку от уборки. Отворив ее, Лида от неожиданности замерла, увидев перед собой Колю Цвирко в новенькой форме красноармейца. Прижав руки к груди, она в следующую секунду юркнула в соседнюю комнатку и уже оттуда крикнула:
— Ты проходи, я сейчас…
Несколькими минутами позже, переодевшись в чистое платьице, она вновь показалась перед ним, застывшим в прихожей все в том же тревожном ожидании. Николай боялся, что разговор у них с Лидой не склеится…
Пригретые нежарким осенним солнцем, они прогуливались по центральному парку, разбитому перед самой войной. Уцелевшие от войны деревья стыдливо оголялись, роняя на молодых последнюю золотистую листву. Шли молча, не касаясь друг друга. Временами Сверчок искоса поглядывал на Лиду. За то время, что не виделись, он заметно подрос, но все еще отставал в росте, поэтому старался тянуться на носках, дабы сравняться с ней.
Заметив это, Лида улыбнулась про себя. Обратив внимание на его небольшую хромоту, она произнесла с сочувствием:
— Как нога, болит? Я так переживала за тебя, когда узнала.
— Правда?
Они свернули на соседнюю дорожку, по сторонам которой росли березы. Коля был тронут признанием девушки, но по-прежнему старался не смотреть на нее. Боялся прочесть в ее глазах смертельный приговор своей любви.
Лида замедлила шаг, повернулась к нему лицом:
— Правда! Очень переживала, даже плакала.
Необыкновенное волнение охватило его грудь. Остановившись, Николай взял ее руки в свои и поднес к губам…
Вечером, прощаясь возле дома Лиды, Сверчок, по-прежнему робея, неуклюже притянул ставшее вдруг безвольным тело девушки, и их губы на короткий миг соединились в поцелуе.
— Ты, пожалуйста, береги себя! — смутившись, промолвила Лида, уткнувшись лицом в его грудь. — Не геройствуй! Знаю я тебя…
Все еще как наяву Сверчок вспоминал шепот нежных губ своей возлюбленной, когда в ночной тишине за стеной избы внезапно послышался шум.
Майор Чепраков взял со стола пистолет:
— Ну, кажется, «гости» прибыли…
Сбросив остатки сна, все, кто был в помещении, пришли в движение. Трое — Циркач, Лопата и Кнут — взяв оружие наизготовку, тихо, по-кошачьи, приблизились к двери, но открывать ее не стали.
— Курт, вы остаетесь на месте! — негромко приказал немцу Федор Иванович. — Не забывайте: русский язык вы не знаете. Помните об этом всегда.
Краузе послушно кивнул.
Распахнув дверь, Чепраков-Матюшин первым шагнул наружу. Небо к этому часу успело немного очиститься от туч, и луна высветила часть двора, обрисовав фигуры вынырнувших из-за угла нескольких человек. Сопровождаемые караульными, к нему подошли трое незнакомцев. Не убирая палец с курка немецкого пистолета-пулемета, старшина Андрусенко выхватил острым лучом карманного фонарика их лица из темноты.
— Ночь в помощь! — прикрыв ладонью глаза от ослепляющего света, произнес один из них. — Похолодало! Огоньком не поделитесь? — поинтересовался он.
Это были ожидаемые слова пароля. Циркач отвел луч в сторону.
— Поделимся, как не поделиться с хорошими людьми?! Махоркой не угостите? — ответил в свою очередь Чепраков, опуская руку в карман зимней полицейской куртки.
— С русской махоркой у нас плохо. Могу угостить «Оберстом», — сверкнул в ночи зубами рослый литовец.
Сигареты этой марки поставлялись в войска вермахта. Закончив обмен паролями, Чепраков представился:
— Кондрат Матюшин! Вицефельдфебель взвода шумы. Бывший! — поправился он.
— Вилкас! — Мужчина пожал протянутую руку. — Сорока передала, что ты хотел встретиться с нами?
— Сороки в этих местах дюже говорливые, — выдавил улыбку «Матюшин», оценивая силу рукопожатия. — Ты где так по-русски говорить научился? — искренне удивился Чепраков, обратив внимание на легкий, почти незаметный акцент прибалта и то, как бегло он разговаривал. — Ваша республика, вроде как, только недавно в СССР вошла!
— Я до войны в Ленинграде учился, — неохотно ответил литовец. — Архитектором хотел стать… Говори, зачем позвал?
Приняв предложение «Матюшина» переговорить в доме, Вилкас оставил своих людей ожидать снаружи, а сам вошел внутрь. Увидев при свете лампы несколько вооруженных людей, одетых в полицейскую форму, он не сдержал ухмылки:
— Это что, все твои люди?
Сделав вид, что не замечает сарказма в его словах, Чепраков ответил:
— За мной почти взвод! Было больше, да красноармейцы недавно чуток потрепали. Хотя им от нас больше досталось.
— И много советских положили? — все так же язвительно спросил связной Урбонаса.
— Могли и больше, если бы объединились с другими отрядами. Собственно, по этому поводу я и хотел переговорить с вашим старшим. Как его, Андрей, кажется?
— Андреас! — поправил его Вилкас. — Всех не перестреляешь! У Советов много людей. Надо ждать, когда немцы вернутся.
«Матюшин» громко расхохотался:
— Немцы? Нет, эти уже вряд ли вернутся… Теперь ставку надо делать на другие силы. — Командир особого отряда «СМЕРШ» пытался направить разговор в нужное ему русло. Он хорошо знал, за какие душевные струны дергать националистов. — Буду с тобой откровенен. Я считаю, что на наших землях хозяевами должны быть только мы. Согласен? Понимаю, пока это невозможно, поэтому мы с вами и вынуждены опираться на всяких «друзей». Вчера это были немцы, а завтра… Завтра, может, кто-то другой станет. Впрочем, я об этом пока умолчу. Не знаю, что вы за фрукты такие и кого поддерживаете.
Вилкас задумчиво посмотрел на «Матюшина». Еще только войдя в помещение, он заметил сидевшего в стороне от всех человека, под распахнутым пальто которого виднелась форма немецкого офицера.
— Кто это? — качнув головой в его сторону, поинтересовался литовец.
— А, обер-лейтенант Краузе, — отмахнулся
