уехавшем в Пензу вместо Менделеева. А потом спросил напрямую:
– А ты вот мне скажи, Иваныч, неужто у нас в Сибири лучше, чем в других местах, коль обратно вдруг возвернулся? Мне так интересно знать…
Менделеев не ожидал от него подобного вопроса, тем более что раньше как-то сам не думал об этом, а поступал так, как подсказывала жизнь.
– Кто его знает, – чуть подумав, ответил он, – везде хорошо, где нас нет. Не мною придумано.
– Это ты верно сказал, – согласился тот. – Я вот нигде дальше Тобольска не бывал, разве что к родне в деревню, когда выберусь – и сразу обратно. Чего в чужих краях делать, ума не приложу. Одно слово – чужие мы там, а тут – свои. И весь сказ.
Так они проговорили едва ли не обо всем на свете чуть не до обеда, пока Менделеев не спохватился, что ему нужно разобрать почту, которая должна была скопиться за последнее время. Спросил об этом Потапыча, и тот, хлопнув себя ладошкой по лбу, ответил:
– Как же! Есть почта. Я уж ее никому не отдавал, узнавши, кто к нам начальником едет. Так у меня и лежит. Счас, я мигом.
Он быстро принес пачку разных конвертов, и в одном из них Иван Павлович обнаружил напоминание из Казани о том, что новому директору необходимо в ближайшее время совершить поездку по губернии и обследовать все уездные училища, о чем непременно сообщить в Казанский комитет университета.
– Ну вот, – с сожалением сообщил он, – не успел приехать, как опять велят в путь собираться.
– Да я так и понял, – согласно кивнул сторож, – вот и отправь, Иваныч, кого из молодых заместо себя. Пущай поглядят, что там деется, и тебе доложат.
– Нет, никак нельзя, – развел руками Иван Павлович, – самому надо. А то неприятностей потом не оберешься.
Уходя, он напомнил сторожу, чтоб тот не забыл налить чернил и подсыпать песка в приборы, стоящие на столе, на что тот согласно кивнул, пообещав все выполнить.
…Дома его ждали, и навстречу выскочили старшие дочери, а следом, ведомый за руку Марией Дмитриевной, в прихожую высунул голову Иван и серьезно спросил:
– Ты, батюшка, с нами жить будешь или опять уедешь?
– Откуда он знает? – удивился Иван Павлович. – Я только что из Казани предписание получил…
– Зато мы с детками, как ты ушел, о том говорили, что папенька наш наверняка сразу уедет. Вот Ванечка и запомнил.
– Горе мне с вами, лучше бы о чем другом говорили. Мне и самому эти поездки уже по ночам снятся, а без них никак.
– Ты уж поезжай, мы справимся, – со вздохом ответила ему супруга.
…Из очередной своей поездки Иван Павлович вернулся лишь к Рождеству, уставший и простуженный. Он долго болел, отлеживался дома. Приходящие к нему врачи лишь разводили руками, советовали беречься. Он кивал им в ответ, но понимал, что сделать это не в его силах.
Один из них после осмотра больного отозвал Марию Дмитриевну в сторону и сказал негромко:
– Он очень слаб, и я еще удивляюсь, как его организм выдерживает такую нагрузку. Ездить по губернии в его годы просто убийственно. Добром это не кончится, у него слабые легкие, и любая простуда может привести к летальному исходу. Подумайте, как вы останетесь с таким семейством на руках.
– Доктор, поверьте, молюсь денно и нощно и детей к тому призываю, чтоб господь даровал здоровье моему супругу. Но и вы нас поймите, он на государевой службе и по долгу своему выполняет все предписания начальства.
– Не знаю, что и сказать, – помягче отвечал доктор, накидывая на ходу шубу, – домашнее тепло и хорошее питание должны через недельку поставить его на ноги. На службу пока ни ногой, – кивнул он на прощание, торопливо засовывая поданную Марией Дмитриевной купюру в карман.
Мария Дмитриевна вернулась в спальню и подсела на кровать к мужу, поправила одеяло.
– Слышал, что доктор сказал? – спросила она, стараясь придать строгость своему голосу.
– Я и без него это знаю. Лежать, беречься, тепло одеваться. Ничего, отлежусь, а там до лета совсем чуть-чуть осталось, доживем как-нибудь. Лучше накорми меня чем-нибудь вкусненьким, – сказал он, пытаясь подняться.
– Лежи, лежи… Я сюда принесу или попрошу кого из детей, – остановила его Мария Дмитриевна.
Глава третья
Наряду с прочими поздравлениями к Рождеству она получила письмо от брата из Москвы. За эти годы Василий Дмитриевич успел дослужиться до чина коллежского асессора, подыскал себе жену – дочь капитан-командора Биллингса, совершавшего некогда плавание под началом прославленного капитана Кука. Затем капитан-командор перешел на русскую службу и неоднократно бывал в Тобольске, где и свел дружбу с дедом Марии Дмитриевны – Василием Яковлевичем Корнильевым.
Дочь капитана-командора Надежда Иосифовна к моменту замужества была круглой сиротой и жила в доме своей крестной – княгини Прозоровской. Мать жены Василия Дмитриевича Корнильева являлась родной сестрой сибирского губернатора Ивана Борисовича Пестеля. Таким образом, Василий Дмитриевич сумел породниться едва ли не с самыми известными и именитыми людьми, имевшими крепкие связи при дворе. Кроме того, он поддерживал знакомства со всеми известными литераторами из обеих столиц.
Порой, читая его письма, в которых брат обычно приводил стихи кого-то из своих друзей, Мария Дмитриевна вспоминала, как они когда-то читали стихи из журналов, находящихся в библиотеке отца. Уже тогда Василий мог читать наизусть любимого Державина, чем вызывал улыбку собравшихся гостей. И вот теперь он словно дразнил ее своими знакомствами, не раз приглашал приехать в гости. Мария Дмитриевна представила, как заявится к нему со всем семейством. Вот тогда тому точно станет не до стихов.
Но она надеялась, что, может, кто-то из детей, когда подрастет, отправится к дяде и так же, как и он, обоснуется там. Глядишь, и они с Иваном Павловичем переберутся из Тобольска в Москву.
Она тяжело вздохнула, продолжая читать письмо, и остановилась на одной фразе, которой сперва не придала значения. Василий Дмитриевич писал, что управляющий фабрикой в Аремзянах давно не присылал ему отчеты о работе фабрики, не говоря о деньгах от продажи посуды. Поэтому он просил сестру съездить в Аремзяны, встретиться с управляющим и написать ему, в чем причина длительного молчания того.
Мария Дмитриевна отложила письмо и задумалась. Ей нравились те места, где располагалась фабрика: вековые леса, стоящие с двух сторон вдоль дороги, глубокие овраги, по дну которых струились прозрачные речушки. На дорогу осенью часто вылетали глухари и тетерева, подпускавшие к себе совсем близко повозку, а потом тяжело вспархивающие на соседние деревья.
Ей тогда казалось, что они
