произнес, обращаясь к сержанту первого класса Итону Эндрюсу, который был заодно и сапером:
— Будем врывать. Прикрепи заряд примерно здесь.
Он понял и подключился:
— Одного мало, дверь крепкая.
— Тогда два, а лучше три, чтобы уже точно открылась, — подсказал я.
— Тогда погибнут все, если там кто-то есть, — сочувственно молвил он.
— Там, наверное, никого нет. Крепи три заряда и взрывай, — приказал я.
— Не надо! Здесь люди! — послышался испуганный женский голос по ту сторону двери.
В большом бункере пряталось почти полсотни человек: шестеро мужчин в возрасте от сорока и старше, женщины и дети. Все белые, худые, с бледной кожей, позабывшей о солнечных лучах. Это были сотрудники предприятия и их семьи, которые после начала Второй гражданской войны додумались спрятаться здесь, потому что у Кампуса была дурная слава радиационного объекта, посторонние сюда не совались. Изредка забредал кто-нибудь, но не дальше офисного здания. Они додумались засевать огороды на территории предприятия, научились ловить птиц и крыс. Раньше мужчины рыбачили на расположенном неподалеку пруду, но потом несколько человек исчезли, и от рыбы решили отказаться. Ходили туда только за водой по ночам. Узнав, что мы из армии США, что скоро Канзас-Сити будет зачищен от банд, женщины заплакали.
Я смотрел на них и вспоминал американские репортажи из стран, куда их правительство приносило борьбу с диктатурой, права человека, демократию и прочие оправдания разбоя. Наверняка именно эти вот ни в чем не были виноваты, разве что голосовали за мерзавцев. Таково правило бумеранга: бьет того, кто оказался на том месте, откуда его запустили.
54
Десятая группа поселилась в четырехзвездном сорокапятиэтажном отеле «Шератон». Нам с Бланкой Гловер, подразделение которой тоже размесили там, выделили скромный двухместный (одна кровать) номер на шестом этаже, чему я был несказанно рад, потому что боюсь высоту на земле, а в воздухе — нет. Второй плюс был в том, что раньше в отеле жили гангстеры, которые чтили американское правило: босс сидит выше всех и гадит на подчиненных. В итоге номера на верхних этажах были загажены от души или задницы, особенно люксы, а на нижних более-менее чистые. Если не обращать внимания на перебои с водой и электричеством, все остальное было на высшем уровне. Питались мы в ресторане, где первые два дня получали сухие пайки, а потом было налажено горячее питание. На крыше есть круглый бар, который раньше вертелся. Теперь перестал, не знаю, почему, но клиентов обслуживает днем и ночью. Мои подчиненные обожают бухать там. Сказывается тяга к прекрасному: лучше нет красоты, чем поссать с высоты.
Командование дало нам передышку. Штат Миссури, считай, в наших руках. Его столица Джефферсон-Сити мала и потому никому не нужна. Более-менее крупные города Спрингфилд и Колумбия тоже находятся в серой зоне: черных там уже нет, а наших еще нет. Остался Сент-Луис, который, как и в прошлую мою эпоху, гуляет сам по себе, находясь сразу в двух штатах — маленькой частью на левом берегу реки Миссисипи в Иллинойсе. Бланка поделилась со мной секретной информацией, что беспилотники ее подразделения следят за городом днем и ночью. Значит, скоро будем брать. Оттуда начался отток цветного населения. Выезжают колоннами. Машины с верхом нагружены награбленным. Одну колонну накрыл наш бомбардировщик кассетными бомбами. Машины горели долго. С тех пор выезжают поодиночке или маленькими группами по ночам и их грабят свои же.
На площади перед отелем, где раньше была стоянка автомобилей, с утра образуется что-то типа рынка, прямо таки одесская Толкучка (Туча) времен семидесятых годов. Уцелевшие местные выменивают или покупают у военных еду. В фойе отеля открылись филиал банка и магазин «Голубого союза». Работа бара на крыше — тоже их инициатива. Рубят бабло, пока горячо.
Бланка утром убегает на службу заниматься любимым женским занятием — следить за мужиками, а я отравляюсь на прогулку в сторону реки Миссури, на противоположном берегу которой расположен аэропорт, на который я приземлялся в предыдущую эпоху. Он действовал до начала Второй гражданской войны, как вспомогательный, в основном обслуживал частные самолеты. Новый международный аэропорт находится километрах в двадцати пяти от города. Проходя мимо продавателей и покупцов, смотрю, что и по какой цене предлагают. Иногда бывают интересные предметы. В первый же день купил новенький комплект женского нижнего белья. Лифчик оказался великоват Бланке, и мне пришлось объясняться, что ни на что не намекаю, просто плохо разбираюсь в номерах.
В тот день, проходя толкучку, старался не смотреть, что предлагают, чтобы опять не купить что-нибудь с неправильным намеком. На седую старушку в черной шляпке и длинном пальто, явно чужом, обратил внимание потому, что сначала не понял, что она продает. Стоит себе с выражением отрешенности на лице. Только уже минуя ее, увидел в руке почтовую марку в маленьком полиэтиленовом пакетике. Сразу вспомнился князь Монако Ренье Третий, заядлый филателист. Вот уж кто не прошел бы мимо. Это воспоминание заставило меня остановиться.
— Что продаешь? — спросил я старушку.
— Почтовую марку, — показала она пакетик с содержимым. — Это «Перевернутая Дженни», типографская ошибка, самолет изображен вверх колесами. Таких всего несколько штук во всем мире. Мой муж купил ее в две тысячи тринадцатом году за полтора миллиона долларов.
На марке номиналом двадцать четыре цента в красной рамке изображен синий биплан «Кёртис-JN-4» по прозвищу «Дженни» — американский ученый самолет, почти такой же неубиваемый, как «кукурузник». Впрочем, сам не летал на нем, знаю только со слов других летчиков. Марку тоже видел раньше и именно у Ренье Третьего, поэтому он и вспомнился мне до того, как я осмыслил, что именно увидел в руке старушки. Князь купил ее всего-то за четыре миллиона французских франков или менее девяти тысяч долларов по тогдашнему курсу. Поскольку на марке был изображен самолет, я обязан был восхищаться и рассказывать ему всё, что знаю об этом летательном аппарате.
— Сколько хочешь за нее? — полюбопытствовал я, потому что покупать не собирался.
— Мне сказали, что ваш электронный доллар примерно равен двадцати старым. Если исходить из цены, что заплатил муж, получается семьдесят пять тысяч, — произвела она нехитрые подсчеты.
— Здесь ни у кого нет таких денег! Тут живут солдаты, а не миллионеры-филателисты, — весело сообщил я, собираясь идти дальше.
— Ну, хотя бы шестьдесят… или пятьдесят тысяч. Мне надо купить еды себе и внуку, его маму убили, и отдать долги, — схватив меня довольно цепко за руку возле локтя, залепетала
