Иногда, если нужный ответ так и не всплывал в памяти, я придумывала фразы, какие он мог, как мне казалось, произнести. Например, на вопрос “Сможете ли вы в Ираке получать посылки?” — я придумала ответ: “Да, конечно. Когда родные, друзья и соседи посылают мне посылки, я понимаю, что обо мне дома не забывают”. В конце, обнаружив, что интервью выходит какое-то уж слишком короткое, я добавила вопрос: “Что бы вы хотели сказать людям, которые любят Саддама?” — и мистер Вуозо якобы ответил: “Я бы призвал их поостеречься, потому что я не спускаю с них глаз”.
— Отличная концовка, — заметил Чарльз, когда в понедельник я показала ему статью.
— Спасибо.
За обедом я рассказала Томасу, что сделала.
— Ты что, хочешь произвести на меня впечатление? — спросил он.
В тот день давали спагетти, и уголки рта у него перепачкались в томатном соусе.
— Ага, — призналась я.
— Ну а я вот не впечатлен.
— А что тогда может тебя впечатлить? — поинтересовалась я.
— Ничего. Слишком поздно. Ты меня теперь уже никогда не впечатлишь, — сказал он и засунул в рот вилку с намотанными на нее спагетти.
Позже на перемене я подошла к шкафчику Дениз и пересказала ей наш с Томасом разговор.
— Он даже не хочет дать мне еще один шанс, — пожаловалась я.
— Разве можно его в этом винить?
— Наверное, нельзя, — признала я.
У Дениз на внутренней стороне дверцы шкафчика висело зеркальце, и, посмотревшись в него, она достала из сумочки маленький квадратик бумаги, похожей на восковую. Она прижала ее ко лбу, потом отняла и показала, что бумажка вся в жире и косметике.
— Ф-фу, — сказала она, демонстрируя мне бумажку.
— Я не расистка, и мне все равно, что говоришь ты или Томас. Я должна делать то, что мне велит папа.
— Почему? — удивилась Дениз.
— Просто должна, и все.
— А что будет, если ты ослушаешься?
— Он разозлится, — ответила я.
— И?
— Он становится очень грубым, когда злится, — попыталась объяснить я.
— Да я же тебе говорила, — сказала Дениз. — Это пройдет.
— Нет, не пройдет, — возразила я. — Ты его не знаешь.
— Ты, главное, не бойся его так, — посоветовала она.
— Я ничего не могу с собой поделать.
— Представь его собакой, — продолжила она. — Ты ведь знаешь, что с собаками нужно вести себя уверенно, потому что они чуют запах страха?
Я кивнула.
— Ну вот и с папой веди себя так же. Если будешь его игнорировать, он оставит тебя в покое, — пообещала Дениз.
Весь оставшийся день мне было ужасно плохо. Мне казалось, что в том, что папа злится, виновата одна я. И что все было бы нормально, если бы я вела себя по-другому. Возможно, Дениз права, но вот только я не умею вести себя так, как она говорит.
Несмотря на это, вечером, когда мы с папой сидели перед телевизором, я изо всех сил старалась быть храбрее. Передавали пресс-конференцию с Колином Пауэллом, и папа злился все больше и больше. Он кипятился, заявлял, что Колин Пауэлл совершенно некомпетентен для своей должности председателя Объединенного комитета начальников штабов.
— Почему он некомпетентен? — спросила я. Мне просто начало казаться, что папе Пауэлл не нравится только потому, что он черный.
— В каком это смысле “почему”!? Ты на него только посмотри! — возмущался папа. — Он бы с радостью привел Саддама к себе домой, накормил бы и спать уложил!
— Но для должности-то он почему не подходит? — настаивала я.
— Я же тебе только что объяснил.
— Но он ведь очень умный, — сказала я.
— Откуда тебе знать? — поинтересовался папа. — Ты что, с ним встречалась?
— Нет.
— Вот и заткнись.
Я попыталась придумать какую-нибудь фразу, чтобы стало ясно, что мне не страшно разговаривать с папой, когда он велит мне заткнуться, но не смогла. На самом деле мне не очень-то хотелось быть храброй. Когда папа говорит: “Заткнись” — это нужно воспринимать как подарок судьбы, ведь это вроде гарантии того, что он не будет меня бить, если я замолчу. От этого просто так не отмахнешься.
На следующий день за обедом Томас со мной заговорил.
— Я придумал, чем ты можешь меня впечатлить, — заявил он.
— И чем же? — спросила я, вскрывая пакетик с горчицей — сегодня на обед давали гамбургеры.
— Займись со мной сексом, — предложил он.
— Ладно, — согласилась я.
— Что, серьезно? — впервые за долгое время голос у него звучал вполне дружелюбно.
— Да.
— Клево, — обрадовался он. — А когда?
— Да когда захочешь.
— Ну, — задумался Томас, — нам, наверное, сначала надо придумать где.
— У меня дома нельзя, — сразу предупредила я. Мистер Вуозо и Зак опять могли бы на меня донести.
Томас кивнул.
— Тогда у меня, — предложил он.
— А как же твои родители?
— Они будут на работе.
— А если вернутся домой раньше времени? — поинтересовалась я.
— Такого не может быть. Они никогда не приходят раньше времени.
— Мне придется домой пешком идти, — добавила я.
— Я тебе такси вызову, — пообещал он. — И заплачу за него.
Я задумалась на секунду.
— Ладно, — согласилась я.
— А можно сегодня? — спросил Томас.
— А презерватив у тебя есть?
— Нет.
— Тогда придется подождать до завтра. У меня дома есть один, я его принесу.
— Откуда у тебя презерватив? — удивился он.
— Сперла из вещмешка мистера Вуозо.
— Я не хочу трахаться в презервативе этого расиста.
— Придется, — огорчила его я. — Других у нас нет.
Томас нехотя согласился.
Когда я встретила у шкафчика Дениз и рассказала ей о нашем с Томасом уговоре, она возмутилась:
— Ты что! Он же тебя использует!
— Ну почему же? — возразила я.
— Конечно, использует, — настаивала Дениз. — Нельзя заниматься с ним сексом только ради того, чтобы он перестал считать тебя расисткой. Это идиотизм какой-то.
— Но я хочу заниматься с ним сексом, — призналась я.
Она взглянула на меня.
— Ты мне об этом не рассказывала. Ты же вроде как в своего соседа влюблена?
— Я и сейчас влюблена. Но и с Томасом я не прочь.
— Но ты же тогда уже не будешь девственницей, — ахнула Дениз.
— И что?
— Как “что”? — повторила она. — Это же очень важно, чтобы твоим первым партнером стал особенный для тебя человек. А не тот, кто тебя использует.
— Все равно, — ответила я. — Я не собираюсь отказываться от уговора.
— Поверить не могу, — произнесла Дениз, закрыла шкафчик и ушла.
Я хотела было догнать ее и сказать, чтобы она не беспокоилась, ведь я уже давно не девственница, и человек, который сделал со мной это, был для меня очень даже особенным, хоть я и не сразу это поняла. Но, конечно, я не стала этого делать. Я не
