в море я ссать перестал, само как-то вдруг пересталось. Может, у меня такая фигня с ним, потому что я халулаец. Я много лет у моря и в море провел, людей там убивал, корабли взрывал, сам подыхал, вот оно и сакрализовалось. Но я не только в море плавал, я, в конце концов, дельфин. В полукилометре от моего домика, если вдоль берега идти, был кафешантан «Дикая гавань». Там подавали свиные ребрышки с молодой картошкой и отменное сухумское пиво. А вечером юные девы плясали канкан в ослепительно коротких юбках. С одной я даже переспал, но плясала она лучше, чем трахалась. Девчонке было восемнадцать лет, и ее щелку еще не успели измочалить мужские члены. Это даже не щелка, это как бы бутон, что-то природное в лучшем смысле этого слова, высокохудожественное. Отзанимавшись сексом, я ложился девчонке на бедро и болтал с ее бутоном, низким голосом говоря от своего лица, а высоким от лица бутона. У этого бутона и правда было лицо. Девчонку мои чудачества доводили до дикого смеха, который не раздражал. Из Абхазии я увез воспоминания о море, этом бутоне и Диге. Дига – это лабрадор, собака хозяйки кафешантана. Я угощал Дигу едой, ласкал ее и иногда сюсюкал, как идиот. Как-то я пошел плавать прямо из кафешантана и Дига увязалась за мной. Помню, мы синхронно зашли в море и синхронно поплыли рядом. Когда я поворачивал голову вправо, Дига поворачивала голову влево, и мы встречались взглядами. Между нами что-то происходило. Это была связь, но не как с морем, а более живая, нисколько не пугающая. Сейчас я понимаю, что Дига была особенной собакой, моей собакой, она меня любила. Никакая другая собака не заменит мне Дигу. И никакая другая девчонка не заменит мне Веру. Какая, блядь, мелодрама! Так бы, наверно, скололась, а щас небожительница.
Воспоминания почти убаюкали меня, выдернули из этого мира, я почти ощутил морскую соль на губах. Но почти не считается. Ангел. Прах. Сева. Вера. «Некрономикон». Море…
Саврас: Спите?
Я: Нихуя.
Фаня: Такая же хуйня.
Я: Вы заметили, что мы стали чаще ругаться?
Саврас: Да похуй.
Фаня: Схуяли?
Я: Совсем вы охуели.
Прикололись.
Фаня: Заметили, Олег.
Саврас: Даже услышали.
Я: Знаете почему?
Фаня и Саврас переглянулись. Я это увидел в зеркале заднего вида. Саврас лежал на переднем сиденье, но оно было откинуто, и он лежал головой почти на заднем, у Фани. Если б взгляды можно было перевести в слова, то их переглядка звучала бы так: «Кажись, Олежек в себя приходит, на философию потянуло. Подыграем, ничего страшного!»
Фаня: Почему, Олег?
Саврас: Да, почему?
Я не хотел отвечать, слишком уж хорошо они меня знают. Но я же сам спросил, как-то, ну…
Я: Потому что мат – язык войны. Мы на войне, мужики. Пленных не брать, всех убивать, изо всех сил рваться к морю.
Фаня и Саврас переварили.
Фаня: А дальше?
Я: В смысле?
Фаня: Когда попадем на море, ты высыплешь прах? Потому что, если…
Я: …если не высыплю, то получается, что вся эта канитель ради моей девушки, а вам это на хер не надо? Или чё?
Фаня: Ничё. Просто чем Вера и Сева хуже Ангелины? Если уж гибнуть, то хотя бы за великую попытку.
Я: Ты спрыгиваешь?
Саврас: Я – нет. Я с тобой до талого. Сева, хоть и лох, а нормальный был мужик.
Фаня: Я тоже до талого. Но если прах не высыпаем, то без энтузиазма.
Я закурил.
Я: Высыпаем.
Фаня: Убедил я тебя?
Я: Нет.
Фаня: А почему тогда?
Я: Из любопытства. Посмотреть, что будет.
Фаня: Я серьезно.
Я: Сам видишь, что в мире творится. Так дальше жить нельзя.
Саврас: И людей пытать нельзя! Я их за Севу…
Фаня: Мы в Перми с тобой человека пытали.
Саврас: Он плохой был.
Фаня: Почему?
Саврас: Олег сказал. Ты его вообще убил!
Фаня: Убил. И что?
Саврас: Не вкуриваю, к чему тогда?..
Фаня: Да к тому, что мы в этой истории не положительные персонажи. Мы демоны, которые сражаются с другими демонами. Наш путь, всю эту кровь – а дальше ее будет только больше – ничто не оправдает: ни Ангел, ни Олег, никто. Только Тысячелетнее царство Христа. Если мы не высыплем этот сраный прах в море, значит все было зря.
Помолчали.
Я: Так давайте его высыплем.
Саврас: А если мир схлопнется? Ну вообще весь, вся земля?
Я: Если его могут схлопнуть три халулайца, нахер такой мир.
Фаня: Это бесполезный разговор. Никто не знает, что будет. Давайте о делах насущных.
Я: Есть предложение?
Фаня: Да. Из дешевого слэшера. Давайте разделимся.
Саврас: На три?
Фаня: На два. Мы с тобой и Олег.
Я: Годится. Расходимся, как стемнеет. Встречаемся в Абхазии в селе Алахадзы, в кафешантане «Дикая гавань».
Все улеглись. Я думал о том, как добраться до моря, думал об Ангеле, думал о «Некрономиконе», думал о Вере, думал о Тысячелетнем царстве Христа. А потом уснул.
Южная ночь дышала холодом от земли и теплом откуда-то сверху. Фаня и Саврас довезли меня до трассы и выползли проводить. Сентиментальные такие. Нахер вот надо… Я обнял Фаню и Савраса. Братаны, чё тут. Ничего говорить не хотелось. Слова – вода. В глаза глянул – не бздят вроде. Уметь не бздеть внутренне – это не то же самое, что уметь не бздеть внешне. Внешние проявления можно погасить, согнать, а вот если ты бздишь внутри, с этим ничего не поделать. Страх, как стрела, пробивает масочки. Или как дождь. Либо есть, либо нет. Ты как бы над страхом по-настоящему не властен, не властен над его рождением. В этом смысле страх похож на любовь, понимаешь, главное, что все, а сделать ничего не можешь. Стихия. Будто в самолете падающем сидишь и наблюдаешь, как приближается земля. Любовь, страх, смерть – это все про одно, знать бы только про что. Блин, опять вот нагнетаю! Нормально все будет. Словимся на море, развеем Бориску, пивнем чачи и поплывем в дельфиньи палестины. Еще спасательницы юные… туда-сюда.
Я пошел от машины направо, вдоль дороги, нехило так прихрамывая на левую ногу. Хорошо, что Фаня с Саврасом меня тут высадили, не довезли впритык, а то слезы чё-то, а еще я тело хотел разработать, кровь чуток разогнать, а то отлежал все члены, немота такая. Фаня с Саврасом щас уедут на парковку, бросят там тачку и стырят что-нибудь на замену, а я пройду
