Здесь же я принимала участие в бессмысленных забавах праздных придворных. Неопасных и бесславных.
Лай собак и крики людей, смешавшиеся в диком шабаше, напоминали смех вампиров Эдме и Маркантонио. Охота в королевских садах галантная только в названии. Точно так же и псовая охота, якобы досуг королей, являлась лишь варварским убийством. Эта пародия на битву человека и зверя, продолжавшаяся часами, имела одну цель: загнать зверя, измотать его до изнеможения.
Путь выезду преградила река. Собаки, полностью дезориентированные, хаотично носились по берегу.
– Пусть Тьма заберет оленя! – воскликнул Главный Конюший. От его боевого коня поднимался пар. – Он убежал по воде, чтобы замести следы. Он ускользнул.
Монфокан посмотрел на небо, где сгустились серые облака, закрыв солнце.
– Охота окончена: возвращаемся.
Но Тристан будто не слышал:
– Еще минуту, месье! Вы увидите, на что способна собачья свора.
Он повернулся ко мне с мокрым от пота лицом:
– Поезжай за мной!
Разрываясь между желанием повернуть назад и одновременно блеснуть в глазах соперников, я пустила Тайфуна вдогонку за компаньоном. Наши лошади галопом понеслись к реке, погрузились по брюхо в воду, фонтаном разбрызгивая ледяные струи. Через несколько мгновений мы вышли на другой берег, оставив команду позади.
– Сюда! – прокричал Тристан.
Подстегнув коня, он исчез в темных зарослях, посреди которых лежали сломанные оленем папоротники. Ветви сорвали с меня треуголку, и тут же непослушные волосы рассыпались по плечам.
Мы вылетели на поляну, где олень, тяжело дыша, спрятался в высокой траве, опустившись на колени.
Тристан спрыгнул с коня и побежал к измотанному животному, задрав копье.
– Нет! – заорала я, бросившись за юношей.
Тристан повернулся ко мне. Щеки его пылали, как тогда в облаке пара умывальни, откуда он выходил полуобнаженным.
– Тебе нужна его честь? Я охотно подарю тебе ее.
– Нет чести в том, чтобы добивать поверженного врага, – задыхаясь, возразила я.
Лазурные глаза юноши, внимательно разглядывающие меня, напоминали летнее небо, уже такое далекое. Он вдруг показался необыкновенно привлекательным. Здесь Тристан в своей стихии: залитый солнцем, посреди живительного леса, в ореоле светлых волос. Похожий на молодого фавна из поэмы Овидия. Его дикая красота взолновала меня. Поразительно: за игривыми знаками внимания, которые я дарила шевалье, считая их развлечением, тайком расцветали настоящие чувства.
– Но сердце оленя… – прошептал Тристан. – Главный Конюший сказал, что тот, кто принесет его, станет победителем. Мы могли бы доказать, чего стоим: ты и я…
– Мне не нужно ничего доказывать этому ничтожеству. Мне нечего доказывать этому Двору. Ты – свободный человек, а не подневольный придворный. Покажи это! Пощади зверя!
Глаза юноши потемнели. Порывистый ветер растрепал его светлые волосы. Мои, серебристые, хлестали меня по лицу.
– Пощадить оленя ради свободы… – прошептал он, – или любви?
Я приблизилась к Тристану, ведомая инстинктом, идущим из глубин сердца. И даже больше, чем инстинктом: желанием. Перед этой силой, согревающей мое тело, ничего больше не имело значения. Я приподнялась на цыпочки и провела рукой по шраму, который придавал молодому лицу мужественность, в отличие от гладких, напудренных придворных. И поцеловала в полуоткрытые губы. Наше дыхание смешалось. В нем ощущался вкус нежных папоротников и нераспустившихся цветов. Вкус весеннего подлеска, напомнившего мне Овернь, как никогда раньше. Да, в нем слышался запах зарождающейся жизни посреди траурного Версаля, утопающего в смерти!
Я провела слегка дрожащими пальцами по вырезу его полурасстегнутой рубашки, прикасаясь к коже, под которой билось сердце. Его руки скользнули под мой жакет и обняли за талию. Опьяненная объятиями, я едва обратила внимание на оленя, который поднялся и медленно удалился в чащу.
Трубный звук охотничьего рога завибрировал в высокой траве. Это Монфокон звал нас. Там, на другом берегу реки. Но мне было все равно. Сейчас есть только этот юноша, которого я почти не знала, но который мне так нужен. Прижавшись к нему, я чувствовала себя абсолютно живой. В последний раз. Перед тем как отправиться в суицидальную миссию, где я встречу свою смерть.
– Диана… – Голос Тристана звучал взволнованно. – Я бы хотел, чтобы это длилось вечно… Но ты простудишься.
– Не в твоих объятиях.
– Они не смогут уберечь тебя от холода наступающей зимы, а твоя куртка порвана.
Действительно, колючки кустарников разодрали правый рукав, а я этого даже не заметила.
– Возьми мою, – мягко предложил Тристан, снимая с себя бархатный пиджак.
Он накинул его на мои плечи и замер.
– Твоя рубашка… она тоже…
– Не важно.
Но звук его голоса удивил. Более низкий… более… Далекий?
Я опустила глаза: рукав рубашки, порванный по всей длине, обнажил кожу.
Там, среди повисших лоскутов ткани, на сгибе бледной плоти во всей красе багровел уродливый шрам: позорное клеймо простолюдинки.
18
Разоблаченная
– ГАСТЕФРИШ, ЛЯ РОНСЬЕР, ВЫ БУДЕТЕ наказаны за свою дерзость! – рычал позади нас Главный Конюший.
Я выхватила куртку из рук Тристана и быстро надела ее, чтобы спрятать шрамы. На мгновение успела заглянуть парню в глаза: темно-синий оттенок сменил небесно-голубой.
Из чащи показался Монфокон. С его коня стекала речная вода.
– Я приказал вам вернуться. Разве вы не слышали рог? – рявкнул он. Лоб директора покрылся испариной, словно желтой желчью. – Или вы были так увлечены преследованием оленя, что он от вас убежал?
Он сплюнул на землю, демонстрируя свое презрение. Если бы он увидел шрам на моем локте, бешенство исказило бы его лицо.
– Два наглеца! Я с первого дня знал, что вы оба из себя представляете. Считаете, что «Глоток Короля» принадлежит вам по праву? Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы не получили его. Слышите? Всё!
– Месье, – обратился Тристан, и моя кровь застыла в жилах.
Я боялась, что юноша выдаст меня, хотя бы для того, чтобы оправдаться в глазах директора.
Но последний не дал ему шанса:
– Молчать, Ля Ронсьер! Еще одно слово, и вы вылетите из школы! Что касается вас, мадемуазель, даже не надейтесь, что статус подопечной Короля защитит от наказания. Вы оба молча поедете во главе колонны, как осужденные, которых ведут на виселицу!
Обратный путь под усталое цоканье копыт проходил в мрачной атмосфере. Ни ржания, ни лая, ни разговоров. Животные выдохлись. Люди утомились.
