скрыла от меня, что встреча с ним доставила тебе удовольствие?
– По правде говоря, не знаю. Вы задали вопрос, на который сама я не могу ответить. Я тысячу раз хотела упомянуть его; имя его было у меня на устах, но произнести его мне храбрости не хватало. Однако, промолчав, я постоянно о нем думала.
– Этому я могу поверить. Хочешь, я объясню, почему тебе не хватало храбрости? Ты ведь привыкла доверять мне свои самые заветные мысли и потому не могла ни скрыть, ни прямо признать, что в сердце твоем родилось чувство, которое я не одобрила бы. Иди же ко мне, моя девочка!
Антония оставила пяльцы, опустилась на колени у дивана и прильнула головой к ногам матери.
– Не бойся ничего, милое мое дитя! Я тебе не только родительница, но и друг, и ни в чем не буду упрекать тебя. Ты еще не умеешь скрывать свои чувства, и для меня они не стали тайной. Лоренцо опасен для твоего душевного покоя; правда, я заметила также, что он к тебе неравнодушен. Но чем может кончиться такая привязанность? Ты бедна и не имеешь друзей, моя Антония; Лоренцо – наследник герцога Медина-Сели. Даже если намерения у него честные, его дядя никогда не даст согласия на ваш брак; а без этого и я не дам. Печальный опыт научил меня, что женщину, вошедшую в семью, которая ее не признает, ожидают многие горести. Поэтому борись со своим чувством. Каких бы усилий это тебе ни стоило, старайся его победить. Сердце твое нежно и восприимчиво; оно уже получило сильное впечатление, но когда ты убедишься, что поощрять такие увлечения не нужно, я думаю, у тебя достанет твердости изгнать их из сердца.
Антония поцеловала руку матери и обещала беспрекословно повиноваться.
– Чтобы не дать страсти закрепиться, – продолжала Эльвира, – необходимо запретить Лоренцо приходить сюда. Оказанная им услуга не позволяет мне прямо прогнать его; но если только я не составлю себе вполне благоприятного представления о его характере, я его отважу без обиды, если изложу ему свои резоны и положусь на его великодушие. Когда мы встретимся в следующий раз, я честно объясню ему, как неуместно его присутствие. Что скажешь, дитя мое? Необходима ли такая мера?
Антония признала ее правоту без колебаний, хотя и не без сожаления. Мать нежно поцеловала ее и ушла спать. Антония последовала ее примеру и перед сном столько раз поклялась не думать более о Лоренцо, что ни о чем другом и не думала, пока сон не сомкнул ее глаза.
* * *
Пока в доме Эльвиры шел этот разговор, Лоренцо поспешил вернуться к маркизу. Все было готово ко второму побегу Агнес; в двенадцатом часу друзья с каретой и четверкой лошадей явились к стене монастырского сада. Раймонд отпер своим ключом калитку. Они вошли и стали ждать Агнес. Наконец маркиз заволновался, опасаясь, как бы вторая его попытка не оказалась столь же неудачной, как первая, и предложил пойти на разведку. Друзья крадучись дошли до жилого корпуса обители. Всюду было темно и тихо. Аббатиса позаботилась, чтобы история не получила огласки, равно опасаясь, что преступление одной сестры бросит тень на всю общину или что влиятельные родственники вмешаются и лишат ее намеченной жертвы. Поэтому она постаралась, чтобы любовник Агнес ничего не заподозрил и не узнал, что она вот-вот будет покарана за свой грех. По той же причине аббатиса отказалась от идеи арестовать неизвестного соблазнителя в саду: это наделало бы много шума, и позор обители стал бы темой пересудов по всему Мадриду.
Она удовлетворилась тем, что посадила Агнес под замок, а любовнику предоставила возможность делать что вздумается. В итоге маркиз и Лоренцо напрасно прождали до рассвета и бесшумно удалились, обескураженные неудачей и не зная причины провала.
На следующее утро Лоренцо пришел в обитель и потребовал встречи с сестрой. Аббатиса показалась у решетки с печальным видом. Она сообщила, что в течение нескольких дней Агнес была сильно возбуждена; что монахини тщетно уговаривали ее объяснить, в чем дело, предлагая свои советы и утешение; но вечером в четверг случился такой тяжелый припадок, что ее пришлось уложить в постель.
Лоренцо не поверил ни единому слову и настаивал на свидании с сестрой; если она не может выйти к решетке, пусть его проводят к ней в келью. Аббатиса перекрестилась: ее шокировала даже мысль о том, что посторонний мужчина проникнет в ее богоспасаемые владения. Она заявила Лоренцо, что это немыслимо, но если он придет завтра, то ее возлюбленная дочь, возможно, достаточно оправится, чтобы увидеться с ним у решетки гостиной. Лоренцо, недовольный, не уверенный в безопасности сестры, вынужден был ретироваться.
Он пришел наутро пораньше и услышал: «Агнес стало хуже; врач считает, что ее жизнь в опасности, и предписал ей полный покой, поэтому принять брата она никак не может».
Лоренцо возмутил этот ответ, да делать было нечего. Он бушевал, умолял, угрожал; но увидеться с Агнес ему не дали. В отчаянии вернулся он к маркизу. Тот также не жалел усилий, чтобы узнать, что помешало его плану. Он посвятил в свою тайну дона Кристобаля, и тот попробовал что-то разузнать, улестив старую привратницу обители святой Клары, свою давнюю знакомую; но она проявила необычную сдержанность и ничего полезного не рассказала. Маркиз и Лоренцо изнывали от тревоги. Они уже не сомневались, что о замысле бегства кто-то узнал и заболевание Агнес – выдумка, но как вырвать ее из рук аббатисы, пока не могли придумать.
Лоренцо регулярно наведывался в обитель, и так же регулярно ему сообщали, что сестре его скорее хуже, чем лучше. Зная, что ему лгут, он не огорчался, но полная неизвестность касательно ее судьбы и мотивов поведения аббатисы вызывала серьезнейшее беспокойство. Он все еще не мог решить, что делать, когда маркиз получил письмо от кардинала-герцога Лермы, в которое была вложена давно ожидаемая папская булла с приказом освободить Агнес от обетов и вернуть родственникам.
Этот документ помог ее друзьям определиться с дальнейшими действиями; они решили, что Лоренцо немедленно отнесет бумагу настоятельнице и потребует, чтобы ему тут же передали сестру. Болезнь не могла быть поводом для невыполнения этого приказа, брат имел право немедленно перевезти Агнес во дворец Медина, и он решил воспользоваться этим правом назавтра.
Успокоившись в отношении сестры, он мог теперь уделить время любви и Антонии. В тот же час, что и при первом визите, он явился в дом доньи Эльвиры. Она велела его впустить. Как только слуга объявил его имя, ее
