как только он проснулся утром:
«Сеньор Лоренцо, вы, несомненно, не раз упрекнули меня в неблагодарности и забывчивости; но клянусь вам своей невинностью, что отозваться вчера было не в моей власти. Мне трудно найти слова, чтобы описать, как странно повела себя моя сестра, узнав о вашем любезном намерении посетить нас. Она чудаковатая женщина, и хотя много у нее добрых качеств, из-за ревности ко мне часто случаются у нее необъяснимые причуды. Услышав, что ваш друг проявил некоторый интерес ко мне, она немедленно подняла тревогу: разбранила меня и настрого запретила сообщать вам, где мы живем. Но моя благодарность за предложенную помощь и… могу ли я признаться в этом?.. желание еще раз свидеться с любезнейшим доном Кристобалем не позволяют мне подчиниться ее требованиям. Посему я улучила минутку, чтобы известить вас, что проживаем мы на улице Сантьяго, четвертая дверь от дворца Альборнос, почти напротив лавки цирюльника Мигеля Коэльо. Спросить донью Эльвиру Дальфа – по приказу ее свекра сестра все еще называется своим девичьим именем. Сегодня в восемь вечера вы точно застанете нас дома, но прошу – ни слова об этом письме. Ежели вы увидитесь с графом д’Оссорио, скажите ему… я краснею, выписывая эти слова… скажите, что его присутствие будет весьма желательно симпатизирующей ему
ЛЕОНЕЛЛЕ».
Последние фразы были написаны красными чернилами, что подчеркивало густоту стыдливого румянца, залившего ее щеки от такого нарушения девической скромности.
Прочитав записку, Лоренцо сразу же отправился на поиски дона Кристобаля. Отыскать его днем не удалось, и он явился к донье Эльвире один, к бесконечному разочарованию Леонеллы. Слуга, которому он вручил свою визитную карточку, уже сообщил, что госпожа дома, и отказать в приеме Эльвира не имела повода; но она решила принять его как можно холоднее. Недовольство матери еще возросло из-за того, как изменилась в лице Антония, узнав о появлении Лоренцо; когда же юноша вошел в гостиную, она совсем перепугалась. Стройность его фигуры, оживленные черты, естественное изящество манер и речи убедили Эльвиру, что такой гость опасен для дочери. Она вознамерилась принять его с отчужденной вежливостью, выразить благодарность за намерение помочь им в делах и отказаться, дав понять, не оскорбляя, что дальнейшие визиты неприемлемы.
Эльвира в тот день плохо себя чувствовала и лежала на диване; Антония сидела за пяльцами с вышивкой, а Леонелла, одетая в пасторальном вкусе, сидела с романом Монтемайора «Диана» в руках[20]. Лоренцо не мог не предположить, что мать Антонии окажется истинной сестрой Леонеллы, еще одной дочерью «честнейшего из сапожников Кордовы». Одного взгляда ему хватило, чтобы понять свою ошибку. Черты этой женщины, хотя и тронутые временем и печалью, не утратили следов выдающейся красоты; лицо Эльвиры выражало серьезность и достоинство, смягченные добротой; она была воистину очаровательна. Лоренцо догадался, что в юности она была похожа на свою дочь, и он уже не удивлялся безрассудству покойного графа де лас Ситернас.
Эльвира приподнялась, пригласила гостя садиться и снова опустилась на диван. Антония приветствовала его с почтительной простотой и продолжила вышивать; чтобы скрыть свое смущение, она низко склонилась над пяльцами. Ее тетка также решила сыграть роль скромницы: она якобы краснела и вся дрожала, глядя в пол и ожидая комплиментов от дона Кристобаля. Сообразив, что не слышит ничего такого, она рискнула осмотреть комнату и с досадой обнаружила, что Медина пришел без него. Она не могла дожидаться, пока гость объяснит, в чем дело, и, прервав Лоренцо, который излагал поручение Раймонда, пожелала узнать, куда делся его друг.
Полагая, что с Леонеллой стоит поддерживать добрые отношения, он постарался ее утешить, слегка погрешив против истины.
– Ах, сеньора, – ответил он грустным голосом, – как дон Кристобаль огорчится, упустив возможность подтвердить свое почтение к вам! Из-за болезни родственника ему пришлось срочно покинуть Мадрид, но по возвращении он, конечно, воспользуется первым же случаем, чтобы пасть к вашим ногам!
Сказав это, он почувствовал выразительный, упрекающий взгляд Эльвиры: она осудила его за ложь. К тому же эта уловка не привела к ожидаемому результату. Расстроенная и раздосадованная, Леонелла вскочила и демонстративно удалилась в свою комнату.
Лоренцо постарался поскорее загладить ошибку, настроившую Эльвиру против него. Он пересказал свой разговор с маркизом и заверил ее, что Раймонд готов признать вдову своего брата; сообщил также, что до тех пор, пока тот не сможет лично засвидетельствовать ей свое уважение, Лоренцо послужит его заместителем.
Тяжелый камень упал с души Эльвиры: она нашла защитника для оставшейся без отца Антонии, чье будущее больше всего заботило ее. Она не поскупилась на благодарности человеку, который так великодушно помог ей; но приглашать его снова в гости не торопилась. Однако, когда он, поднявшись, чтобы уйти, спросил позволения иногда осведомляться о ее здоровье, его искренняя вежливость и уважение к его другу маркизу уже исключали возможность отрицательного ответа. Она неохотно согласилась принимать его и впредь; Лоренцо пообещал не злоупотреблять ее добротой и распрощался.
Антония осталась наедине с матерью; последовало долгое молчание. Обеим хотелось поговорить об одном и том же, но они не знали, как начать. Одна не смела открыть рот из-за стеснения, которого сама не могла объяснить; другая страшилась, как бы не подтвердились ее опасения и как бы ее расспросы не навели мысли дочери на предметы, прежде ей неведомые. Наконец Эльвира промолвила:
– Какой симпатичный молодой человек, Антония! Мне он понравился. Долго ли он пробыл рядом с тобой вчера в соборе?
– Он не отходил ни на минуту, пока я оставалась в церкви: уступил мне свое место и был очень любезен и внимателен.
– В самом деле? Почему же ты не упомянула о нем? Твоя тетка исходила похвалами его другу, ты превозносила красноречие Амброзио; но вы обе не сказали ни слова о доне Лоренцо. Если бы Леонелла не заговорила о его готовности помочь в нашем деле, я вообще не узнала бы о его существовании.
Она умолкла. Антония порозовела, но промолчала.
– Может быть, ты судишь о нем не так благосклонно, как я? По-моему, он хорошо сложен, речь его разумна, манеры привлекательны. Но если он показался тебе неприятным…
– Неприятным? Ох, дорогая матушка, как я могла бы так подумать о нем? Я была бы неблагодарной, если бы не оценила вчера его доброту, и совсем слепой, если бы не заметила его внешности. Такая изящная, благородная фигура! Манеры и мягкие, и мужественные! Я не видала подобного и не думаю, чтобы во всем Мадриде нашелся равный ему.
– Почему же ты обошла молчанием этот светоч Мадрида? Почему ты
