на него. Хорошо, что быстро отвёл луч, а то пришлось бы адаптироваться заново.
— А где остальные? — задал естественный вопрос Авдей Михайлович.
— Здесь вы их не найдете, — ответил Арехин.
— Куда ж они подевались? — но тут луч уперся в статую, и Горностаев на время забыл поляронавтов. — Феноменально! Это же пантеон богов майя!
— Вы уверены?
— Или ацтеков. Ацтеки в Ледовитом океане! Что за ерунда!
Последний возглас, пожалуй, относился к фонарику, луч которого стремительно слабел. Напрасно Горностаев тряс его, стучал фонарем о бедро — за пару минут из ослепительного луч превратился в светлячка, а потом и вовсе погас.
— Это с фонариками бывает, — утешил профессора Арехин. — Вечно они портятся в самое неподходящее время.
Горностаев достал коробок шведских спичек, но те никак не хотели загораться. Верно, хранил их слишком близко к телу, да и вспотел во время перехода, вот они и отсырели.
— Вы просто постойте. Глаза привыкнут, может, что и увидите.
— Эй, профессор, как дела? — нора изменила голос, но, судя по всему, звал Горностаева кто-то из десантников — англичан.
— Все в порядке, осматриваюсь, — крикнул в нору Авдей Михайлович.
— Вы, я вижу, слуга двух господ, — сказал Арехин.
— Обижаете.
— Птыцак, англичане…
— Нет, нет и нет. Начинать следует с Гласа. Он — главный и единственный. Остальные просто попутчики, за которыми нужен присмотр, чтобы по неведению не навредили себе же. Если же товарищ Птыцак или сэр Найджел Латмерри рассчитывают на мою верность и мою преданность — вольно же им. Однако ж, — добавил Горностаев после паузы — я по-прежнему ничего не вижу!
И он опять взялся за спички. Те даже не шипели.
Спички у Арехина были, рыбацкие, непромокаемые, покрытые воском, но предлагать их Горностаеву он не спешил. Если Глас главный, пусть и помогает своему верному-неверному слуге.
Но, как это часто случается, помог не Глас, а человек.
— Мы можем забираться внутрь? — донеслось из первого лаза.
— Можете, — ответил Горностаев. — Только прихватите факелы.
— Хорошо, факелы, — согласились на том конце лаза.
Пока они лезли, Арехин успел нацепить очки. Странная картина, темные очки во тьме, но мало ли на свете странностей. А уж в темноте и подавно.
Предчувствие не подвело — десантики вылезали из люка, и тут же включали мощные электрические фонари. Правда, и эти фонари погалси очень быстро.
— Полагаю, тут мощные электрические аномалии, разряжающие химические элементы, — сказал сэр Найджел Латмерри.
— Каким образом разряжающие? — спросил Горностаев.
— Возможно, закорачивающие элемент в самом себе.
— Это возможно, — после короткого раздумья ответил Горностаев.
— Скажите мне, как патриот патриоту: у вас сколько классов за душой? — спросил вдруг Арехин, но спросил во-первых, шепотом, а во-вторых, по-русски.
— Опять обижаете. Я прослушал курс биологии в университете Шнявского, и, не случись революция, был бы точно профессором. Или, на худой конец, приват-доцентом, — так же шепотом ответил Горностаевю
Тем временем десантники зажгли смоляные факелы и стали оглядываться. Их, десантников, было пятеро, включая сэра Найджела Латмерри. Одни остался снаружи. Весьма предусмотрительно и похвально.
Все вместе они обошли статуи.
— Да, отсюда их целиком не вытащить, — сказал один из моряков, но в голосе можно было уловить отголоски Оксфорда. — А пилить не хочется.
— У вас и пилы с собою? — спросил Арехин сэра Найджела.
— На корабле найдутся, — безмятежно ответил сэр Найджел Латмерри. — Вопрос в другом: как они оказались здесь? В распиленном состоянии? А потом склеили? Нужно сказать, сделали это искусно. Никаких следов.
— Их не склеивали, — возразил Горностаев.
— Хотите сказать, они естественного происхождения? Получились в результате действия воды? Вода вымыла полость, но оставила эти вкрапления, которые мы воспринимаем, как статуи? Мне доводилось видеть творения ветра, которые весьма напоминают современные скульптуры. Но чтобы такое… Хотя, конечно, не исключаю совместное творчество: вода начала, человек завершил. Да, это вполне возможно.
— Я имею в виду иное. Эти создания сами проникли сюда, либо изменив форму, либо будучи значительно меньше. А потом преобразились в то, что мы видим. И окаменели. Если, конечно, они окаменели. Я ведь их не касался. Вдруг и не каменные?
— Какие же?
— А вы попробуйте, прикоснитесь.
Сэр Найджел Латмерри дотрагиваться до статуй не спешил. Вместо него это сделал один из десантников.
Приложился ладонью к животу истукана — при этом подняв руку высоко, как только мог.
— Каменная, без сомнений, сказал он. — Но ощущение, словно удар током. Несильный, но заметный.
— Я же говорю, здесь возможны неожиданные электрические феномены, — сэр Найджел Латмерри подошел ближе к статуе, опять же не прикасаясь к ней. Затем перешел к другой, к третьей. Так он осмотрел все.
— Вы тянете время, — сказал Арехин.
— Тяну, — не стал отпираться доктор. — И ещё не хочу мешать камраду Птыцаку и его товарищам, — слово «товарищам» он произнес по-русски.
Арехин замолчал. Чего говорить-то? Минное поле не разминировано, гусары ждут, пехота ползет.
Он опять спрятал очки в футляр, подхватил мешок и забрался во второй лаз. Чего тянуть-то. Опасно, может, и опасно, но и с союзничками находиться не хотелось совершенно.
Этот ход был круче и длиннее, хотя шероховатости по-прежнему надёжно удерживали ползущего. Вот только к запаху моря добавился запах рыбных рядов.
Позади было слышно, как сэр Найджел Латмерри призывал Горностаева лезть вслед за Арехиным, на что Горностаев отвечал, что пока не время. Может, он и не Горностаев никакой, а Белкин или даже Кротов. Землеройкин. С мандатом Троцкого, спрятанным в левом сапоге. Почему именно левом, Арехин и сам не знал, Глас ему подсказывает, фантазия или нехватка воздуха.
Последнее вряд ли. Хотя ход был и длинный, какое-то движение воздуха присутствовало. То сероводородом потянет, то затхлой рыбой, а то морской водой. Хотя возможны и примеси, ничем не пахнущие, но дурманищие сознание и вводящие в состояние ясновидения. То есть это самому кажется, что ясновидение, а на деле может оказаться полной чушью. И Гороностаев никакой не Кротов, и сам по себе авантюрист, а не агент Троцкого, и в сапоге у него никаких мандатов, а только портянки. Но почему сапоги? Не самая удобная обувь в высоких широтах. Холодная. Вот у него на ногах мех. Унты. Тепло, практично, эстетично. Сразу понятно — полярная экспедиция, а
