Просто потрясающе.
Прежде, чем уйти в дом и заняться написанием этого письма, я провел около часа с Джилл, качаясь в любимом гамаке Дарси. Во все продолжение нашего качания мы в основном молчали, поскольку оба выложились на съемках. Но ближе к концу Джилл обратилась ко мне.
– Лукас? – сказала она.
– Да?
– Ты как, в порядке? Ты в последнее время выглядишь не очень.
Это она сказала любящим, озабоченным голосом, в смысле: «Что я могу для тебя сделать? Как тебе помочь?»
Но я не смог придумать, что Джилл могла бы сделать для меня. Она не обладает способностью разыскивать ангелов. И я сомневаюсь, что ей захотелось бы обсуждать со мной мои странные сны. Нет, она наверняка выслушала бы меня. Джилл готова слушать в любое время, что бы мне ни пришло в голову ей рассказать. Вот только не уверен, что она бы меня услышала. У нее не было возможности понять. А в мире, пожалуй, нет более болезненного переживания, чем высказаться предельно ясно и откровенно и при этом не пробиться сквозь непонимание самого близкого человека.
И поэтому вместо того, чтобы ответить ей на вопрос, я взял ее за руку и держал так, пока оранжевые полосы медленно гасли на западном горизонте.
– Ты очень убедительно выглядишь в роли отцовской фигуры для нашего чудища, – сказала Джилл. – Особенно в сцене, где тебя подстрелили.
Я в ответ сказал ей, что лучшего мэра в истории кинематографа просто не найти, несмотря на то, что некоторые из ее сцен еще только предстояло снять.
– Ты надо мной смеешься, – сказала она.
– Вовсе нет, – сказал я и немного повернулся к ней, чтобы лучше оценить выражение на ее лице.
Она слегка прикусила губу и ткнула меня пальцем в бок, и я понял, что это была просто шутка, так что я улыбнулся, немного расслабился, закинул руки за голову и стал высматривать первую звезду в закатном небе.
– Я никуда не денусь, – сказал Джилл. – Мы доведем это до конца. До самого конца. Чего бы это ни стоило.
Я был не совсем уверен, что именно она имела в виду под «чего бы ни стоило» – прозвучало это довольно мрачно, – но мне было так приятно находиться рядом с ней в гамаке, и поэтому когда она прилегла ко мне плечом, я не отстранился. Мы оставались в таком положении, пока в небе не выскочило сразу несколько звезд, одновременно подмигнув нам.
Тогда я сказал, что устал, а Джилл кивнула, и мы пошли внутрь и забрались вверх по лестнице, каждый в свою спальню. Мне стало интересно, что случилось с домом Джилл. Поскольку она переехала к нам, кто теперь там жил? То, что я не знал ответа на этот вопрос, меня немного пугало, но я отставил эту проблему в сторону и взялся за письмо к Вам, и это меня в значительной степени успокоило.
Что мне сейчас в самом деле помогло бы, так это психоаналитическая встреча.
Если Вам сейчас мешают последствия Вашего первоначального решения отстраниться от анализа анализируемых, то знайте, что я никогда в жизни не стану стыдить Вас за решение взять отпуск. Я буду только невероятно признателен за возвращение из него. Нам даже не обязательно обсуждать перерыв в занятиях – мы можем просто начать с того же места, а про случившуюся паузу никогда не упоминать.
Меня беспокоит мысль, что я использую Эли и фильм только для того, чтобы отвлечься от надвигающейся тьмы, которая стремится изгнать из меня все светлое. Мое состояние представляется мне все более пугающим.
Если совсем начистоту, то стоит мне перестать думать об Эли и о фильме, как мое горло перехватывает от ужаса, и я с трудом дышу. Вы – единственный человек, которому это известно. Я Вам доверяюсь. Я прощаю Вас за время, проведенное вдали от моих неврозов, но теперь, прошу Вас, не бросайте меня. Вы в каком-то смысле моя единственная надежда.
Заранее благодарный,
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
16
Дорогой Карл!
Прошу прощения, что так долго не писал. Я неважно себя чувствовал. Работа по завершению фильма ужасов отняла у меня последние силы. Только сейчас, спустя несколько недель после окончания съемок, я оказался в состоянии сесть за стол и составить еще одно письмо.
Эли и Тони начали заниматься монтажом еще в то время, пока шли съемки. Фильм в настоящий момент официально находится в стадии обработки материала, и – по причинам, которые мне не окончательно ясны, – внезапно настала страшная спешка, чтобы показать премьеру до конца лета. Как следствие этого, внутри оранжевой палатки у меня во дворе больше не зажигается по вечерам огонек. Эли переселился к Тони и Марку на постоянной основе. Мы с Джилл его почти не видим.
Не знаю почему, но в последнее время у меня в голове крутится мелодия песенки про волшебного дракона Паффа, и я никак не могу ее оттуда выгнать, как ни стараюсь. У отца была пластинка Питера, Пола и Мэри, и я часто слышал ее в детстве. От этой песни мне всегда становилось грустно. Но в то же время «Волшебный дракон» мне нравится. Сначала я думал, что Пафф – это окрыленная Дарси, а я – мальчик по имени Джеки Пейпер, которому удается подружиться с благородным драконом. Но потом до меня дошло, что Пафф – это я сам, а Джеки Пейпер – Эли, потому что в последнее время, с тех пор как Эли исчез из моей жизни, я в каком-то смысле удалился в психологическую пещеру. Драконьи проказы, как в песенке, мне перестали удаваться. Я с трудом нахожу в себе силы и смелость. Да и дорожка, усаженная вишневыми деревьями, мне уже давно не попадалась.
Каждый раз, когда отец ставил пластинку Питера, Пола и Мэри и начиналась вышеупомянутая песня, я думал о том, удастся ли мне когда-нибудь найти собственного волшебного дракона. Мне так отчаянно хотелось заиметь его себе в друзья, что у меня иногда слезы на глаза наворачивались – наверное, потому что я тогда был очень одинок.
Эли теперь живет у Марка и Тони. Это нормально.
Джилл все еще со мной.
Если честно, я потерял способность радоваться нашему художественному проекту с той же силой, с которой ему радуется Эли. Тот уверенный в себе Иной Лукас больше не появлялся, как я его ни звал себе на помощь. И я теперь почти уверен, что окрыленная Дарси улетела наконец в сияние, даже
