не попрощавшись. Я ее не виню. В конце концов, остальные шестнадцать жертв не смогли сопротивляться притяжению света ни секунды, не говоря уж о месяцах, в течение которых Дарси изо всех сил помогала мне держаться.
Не знаю, говорил ли я Вам об этом когда-нибудь, но раньше каждую ночь в успокоительной темноте спальни мы с Дарси перечисляли все то, за что чувствовали благодарность. Кот Джастин как правило лежал при этом между нами, свернувшись клубком, и тоже благодарственно мурлыкал. Дарси всегда была благодарна за возможность заниматься со своими учениками, потому что они предоставляли ей цель в жизни и давали надежду на будущее. Она была логопедом и помогала детям обернуть губы и языки вокруг скользких гласных и упрямых согласных. Она все время рассказывала об этих малышах с таким воодушевлением, что не влюбиться в мою жену в эти моменты было просто невозможно. Я часто думал о том, кто теперь помогает бывшим ученикам Дарси и любит ли этот человек их с той же щедростью, что и она. Я даже собрался однажды зайти в начальную школу, найти там логопеда и разъяснить ему, или ей, насколько важной является эта работа. Дальше стоянки машин перед школой мне продвинуться не удалось. Словно кто-то воздвиг невидимые стены вокруг всех школ города Мажестик – силовое поле, которое не пускает меня внутрь.
Я во время наших сеансов благодарности говорил Дарси, что тоже благодарен за своих воспитанников, потому что мне нравилось помогать им с их проблемами, так же, как сейчас я благодарен за выпавшую мне возможность помочь Эли в тот момент, когда никому в городе не хотелось тратить на него силы и время.
Дарси всегда говорила, что благодарна за своего чуткого мужа, а я отвечал, что благодарен за свою добрую и мудрую жену.
Мы также перечисляли крышу над головой и еду на столе, имена наших друзей, возможность ходить в дальние прогулки и жить в безопасном городе, лекарство, которое Дарси принимала от диабета, и контактные линзы, дающие мне способность видеть. Но кроме того мы упоминали и Ваше имя, Карл, поскольку Вы так усердно помогали мне с отцовским и материнским комплексами и с ранами, вынесенными из детства. Ваши усилия по моему исцелению, разумеется, шли на пользу Дарси ничуть не менее, чем мне самому. Дарси сама произносила Ваше имя каждую ночь в темноте как часть списка благодарности, и кот Джастин мурлыкал согласно, лежа на подушке между нами.
Я сижу сейчас у себя за этим письмом, а Джилл находится в соседней комнате. Лучшая подруга моей жены отделена от меня стеной толщиной в шесть дюймов. Два двухдюймовых слоя штукатурки, а между ними теплоизоляция. Если хорошенько ударить в стену кулаком, я пробью ее насквозь. И вместе с тем я ощущаю болезненное одиночество. Я осознаю свою неблагодарность, особенно учитывая, как много жителей Мажестика объединились вокруг Эли и его фильма ужасов.
Перед началом съемок Тони выдал нам всем предостережение. Он сказал:
– Первые несколько минут перед камерой покажутся вам невероятно захватывающими. Все последующее время вы будете зевать от скуки.
Я тогда не мог себе представить, как такое возможно, но когда стало ясно, сколько времени требуется, чтобы снять сцену длиной в полминуты – развести актеров, расставить свет, собрать звуковиков, выверить угол камеры, позаботиться о костюмах и гриме, а потом делать дубль за дублем, повторяя одни и те же слова тысячу раз, – до меня начало доходить, что кинематограф – тяжелый труд, и вовсе не такой увлекательный, как могло бы показаться со стороны.
Со мной также начало происходить нечто странное. Все помогали друг дружке, поддерживали положительный настрой и радовались возможности отвлечься от мыслей о трагедии, которую каждый из нас продолжал переживать внутри себя. На площадке постоянно царил дух отчаянного единения. Объятия, смех, иногда даже песни и танцы. Словно все мы вернулись в детство и пытались угодить родителям, которые при этом оставались невидимыми, если Вы понимаете, о чем я. Мы были образцовыми детками, выполняли указания Эли и Тони добровольно и радостно. Хесус Гомес изготовил белые футболки с надписью «Работы по восстановлению кинотеатра „Мажестик“» золотыми буквами на груди. Их постоянно носили все, кто не был непосредственно занят в кадре, что требовало правильного костюма из костюмобиля Арлен, который послушно следовал за нами по всему городу. Даже те, кто не был с нами в кинотеатре во время трагедии, выходили из домов и наблюдали за нами, уважительно и любознательно. Некоторые предлагали помощь, а другие делали Тони и Марку пожертвования, помогавшие им справиться с растущим бюджетом фильма.
Но чем больше жителей вызывались помочь Эли, чем больше город излечивался, тем более одиноко становилось мне самому. Я снова начал чувствовать, что исчезаю. Я начал сторониться зеркал, в страхе, что однажды не смогу увидеть собственное отражение. К счастью, большая часть времени и внимания окружающих была занята съемками, и никто не замечал моего постепенного отстранения. Никто не сказал ни слова, кроме Джилл, которая начала каждый вечер задавать мне один и тот же вопрос. У нас стало ежевечерней традицией качаться плечом к плечу в любимом гамаке Дарси.
– Все в порядке, Лукас? – спрашивала она.
– Ага, – отвечал я.
Тогда она брала меня за руку и легонько сжимала ее, в смысле: «Я знаю, что ты меня обманываешь, но ничего страшного, я с тобой».
Это никак не рассеивало моего одиночества.
Джилл назначила своего помощника Рэнди главным по провизии для работающих над фильмом. Так много жителей Мажестика вызвались помогать с готовкой и раздачей еды, что Джилл смогла уделять почти все свое внимание мне, тем более, что «Кружку» она во все протяжение нашего артистического начинания закрыла.
– Джилл тебя вытащит, – говорил мне Исайя всякий раз, когда натыкался на меня на задворках нашего обширного кинематографического предприятия. Потом он легонько трепал меня по щеке и добавлял:
– Эта женщина тебя не бросит, друг мой. И Господь тебя не бросит.
Молитвы Исайи и пожатия Джилл мне никак не помогали. Я понимаю, что с моей стороны это неблагодарность, но так оно и есть.
Забавно. Я в последнее время много думаю о своем отце и о том, как он однажды записался тренировать бейсбольную команду нашей младшей школы. Мы носили темно-зеленую форму и назывались «Кентавры», что, если задуматься, немного странное имя для бейсбольной команды, хотя вряд ли его придумал мой папа. У других команд были обычные названия – «Львы», «Медведи», «Тигры», и тут вдруг ни с того ни с сего команда
