хочу, чтобы ты вмешивался в это.
— Я вмешиваюсь во всё, что касается тебя.
— Но не в мою семью.
— Я — твоя семья, Полина, — я обхватываю ладони её горящие щёки. Она краснеет, когда дело касается её семьи — а именно, её матери. — Я твой мужчина и твоя семья, повтори это.
— Ты мой мужчина, — медленно проговаривает она, словно пробуя на вкус слова или дразня меня, а может и всё вместе. — И ты моя семья.
— Я, и никто другой. Поэтому я хочу, чтобы твои проблемы, заботы, страхи, печали, переживания — чтобы всё это стало моим.
— Ты и так забрал все мои заботы, страхи и проблемы.
— Я забрал недостаточно.
— Когда-нибудь ты устанешь забирать всё это, — в её голосе слышна обречённость, что убивает меня. Потому что даже она не может понять, что значит для меня. Я не могу описать это словами даже у себя в голове. Я могу описать это лишь придуманными ситуациями.
Сейчас она со мной по своему желанию. И если она когда-либо захочет уйти, она не уйдёт, это будет лишь иллюзия. Если она влюбится в другого мужчину, я убью его. И так я буду делать всегда, пока она не вернётся.
— Никогда, принцесса. Я никогда не устану от этого.
— Ты лучший мужчина на свете.
Когда она говорит подобное, у меня срывает крышу и учащается сердцебиение, хотя внешне я стараюсь держаться спокойным.
— Мне нужно сделать несколько звонков по работе и мы сможем делать всё, что ты захочешь.
— Даже можем посмотреть комедию?
— Можем и несколько комедий. Только скажи.
Завтра явно будет не до комедии, потому что я собираюсь нанести визит её матери.
***
Когда я отвожу Леонида к нам домой, я возвращаюсь обратно. Её мать видела меня и с окаменелыми глазами слушала, как я приказывал ей никуда не уходить и ждать меня.
Если бы она попалась мне позавчера, после того, что случилось с Полиной, я задушил бы суку голыми руками, не колеблясь.
Полине не нужна эта мамаша. Не понимаю, почему я постоянно шёл у неё на поводу. Видимо, не хотел травмировать и без того её шаткую психику.
Открыв дверь своим ключом, не равуясь, я иду в гостиную. Эта женщина сидит на диване, как прилежная ученица. Но её лицо это просто смесь отёков и красноты. Синяки под глазами, впалые глаза, скулы.
— Станислав, я действительно.
— Закрой свой поганый рот.
Я встаю напротив неё, прикуривая.
— Прежде, чем от твоей старой жизни не останется ни следа, скажи мне, почему ты так ненавидишь свою дочь.
— Ч-что? — я уже не могу слышать их семейное заикание и закрываю глаза от раздражения.
— Ты слышала. Отвечай.
Стряхнув пепел в стакан на журнальном столике, я продолжаю стоять над, как её блядская смерть, которая вот-вот наступит.
— Я вовсе не ненавижу её.
— Её чуть не изнасиловали твоим ёбанные собутыльники. Ты этого хотела?
И если бы её не стошнило на себя, как она мне вчера призналась, и они не отшатнулись от неё, она бы не смогла убежать и запереться на какое-то время в ванной.
Я бы не успел.
Я в любом случае убил бы их, но они бы смогли причинить ей невыносимую боль.
— Н-нет.
— Отвечай мне, потому что я могу задушить тебя сразу же, как докурю сигарету.
— Её никто не собирался насиловать! Мелкая шлюха и сама рада перед всеми раздвинуть ноги! Она всегда лезла к моим мужчинам, всегда привлекала их внимание! — её охрипший, огрубевший голос срывается на крик, в глазах виднеется блеск от слёз. Очень сожалею, что её не было в том помойном ведре, когда я замучил двух её друзей. Ей следовало быть там, чтобы я убил разом всех трёх и сейчас не выслушивал это дерьмо. — Сколько лет я её тянуло, а от неё в ответ не дождёшься доброго слова, только вертела хвостом перед мужиками!
С трудом мне удается не взять её за горло и не кинуть в стену так, чтобы она умерла от черепно-мозговой травмы. Несмотря на дикое желание, мне удаётся держать себя в руках и смутно представлять, как моя девочка — один сплошной комок смущения и стеснения… Нет, блядь, я даже не собираюсь пытаться представить то, о чём она говорит. Мой мозг не способен даже просто смоделировать такую ситуацию.
Вера закрывает лицо худощавыми руками и рыдает. Докупив, я бросаю окурок в стакан и присажиюсь на кресло рядом с диваном.
— Посмотри на меня, — приказываю я, на что она моментально реагирует и поднимает свои опухшие глаза на меня. — Те двое ублюдков мертвы. Их убили в твоей старой квартире.
— Ч-что? — глаза округляются, губы приоткрываются в немом шоке. — К-как мертвы?
— Я не знаю. Ты мне скажи.
— Я?
— Я дам тебе выбор. Ты можешь отправиться в тюрьму за умышленное убийство своих собутыльников. Лет на пятнадцать. И я позабочусь о том, что ты не протянешь там и пяти лет.
Услышав это, она снова даёт волю вопиющим рыданиям и чуть ли не падает на колени. Уже и не уверен, что она трезвая.
— Или в психушку, на очень длительную реабилитацию. В любом случае, из тебя выбьют всё дерьмо. И когда я решу, что твоё дерьмо из тебя выбили, я позволю тебе вернуться в качестве хорошей матери, которой у неё никогда не было.
Конечно, я не позволю ей вернуться. Или она сядет в инвалидное кресло, как и её муж, чтобы быть смиренной мамашей без права на выбор. Но для начала пусть пусть из неё выбьют всё дерьмо.
— Прошу, нет, — кричит она в слезах, ползя ко мне. — Умоляю, я не хотела, нет.
— Если ты не выберешь, я выберу за тебя.
— Господи, — плачет она. — Клянусь, я исправлюсь, я буду всё для неё делать.
— Я тебе давал миллион шансов, которыми ты не воспользовалась. У меня нет времени слушать тебя весь день, сейчас придут санитары. И поверь, из тебя выбьют не только твое пристрастие к бутылке, но и всю ненависть по отношению к дочери, которой ты жила. Тебе же будет лучше сотрудничать с врачами, иначе я превращу тебя в овощ.
***
Когда я возвращаюсь домой после работы, под вечер, Полина уже смотрит на меня понимающим и болезненным взглядом. Сколько бы она меня ни умоляла, я не могу просто так отпустить то, что произошло.
Подойдя ближе, я целую её в лоб, когда её отец кладёт вилку на стол при виде меня.
— У меня есть новость, — говорю я твёрдым голосом, намереваясь рассказать
