припадках.
Блядь.
Моментально я бужу Полину, пытаясь избавить её от кошмара. Она вскакивает и несдерживаемый порыв рвоты льётся на постельное бельё.
Она смгтрет на это слезливыми глазами, извиняясь и плача.
— Прости. Я не хотела.
— Всё хорошо, милая, — я обнимаю её, когда она снова плачет. Обнимаю и. — Поспим в другой спальне, с утра домработница всё уберёт.
Я отношу её в спальню в другой части дома и глажу до тех пор, пока она снова не засыпает.
Я никогда себя не прощу за то, что допустил это.
Но сделаю всё, чтобы это исправить.
24. Есть только я
Ночь проходит ещё хуже, чем я думал. Если она засыпает, то просыпается каждые минут двадцать как после кошмара.
Конечно, я знаю, что ей снится, но не могу вытравить эту ужасную сцену из её головы.
От силы я поспал часа полтора и в семь утра позвонил своему помощнику. Сказать, что сегодня на работе меня не будет и дать поручения.
Натянув на себя домашние штаны, я бросаю последний взгляд на спящую девушку и выхожу из второй спальни вниз. Я делаю её любимые оладьи, накрываю на стол и крайне удивляюсь тому, что она появляется на лестнице, когда я уже заканчиваю.
— Ты уже уезжаешь? — интересуется она, спускаясь в своей чёрной шёлковой ночнушке. Она идёт так медленно, тратя на каждую ступеньку по несколько секунд.
Я подхожу к лестнице.
— Нет, принцесса. Я сегодня дома.
— Правда?
Когда она останавливается на последней ступеньке, я обхватываю её за талию и приподнимаю в воздухе. К моему сожалению, она всё ещё вздрагивает от моего прикосновения — не так сильно, как вчера, но её тело всё ещё напряжено и зажато.
— Это я, Полина. Ни один мужчина больше никогда не посмеет дотронуться до тебя.
Одной рукой я удерживаю её за талию, прижимая её тело к своему обнажённому торсу. Другой рукой я обхватываю её за затылок и чуть наклоняю в сторону своего лица, чтобы поцеловать. Полина не сопротивляется и открывает для меня свои губы, когда я впиваюсь в них. Даже несмотря на моё дикое желание беспрерывно целовать её, я могу поклясться, что ей некомфортно. Её выдаёт дыхание, глубокий вдох, заторможенность в действиях. За все одиннадцать месяцев нашего знакомства я изучал её робость, смущённость, стеснение. Я влюблён в любое проявление её личности, во все её эмоции, но я работал над тем, чтобы она не зажималась рядом со мной.
Сейчас всё хуже, чем было — она боится моих поцелуев, вздрагивает от прикосновений. Я знаю, что это защитная реакция её мозга — и боится она не меня, а тех ублюдков, оставивших в её психике след.
Поставив Полину на тёплый пол, я приподнимаю её подбородок большим и указательным пальцами.
— Я надеюсь, ты голодна. Потому что твой любимый завтрак готов.
— Стас, я не хочу, чтобы из-за меня ты пропускал работу.
— Все мои подчинённые будут очень рады, поработав один день без меня.
Услышав это, она улыбается и садится за стол. Мы завтракаем в полной тишине, она сосредоточена на еде, хоть и ест без аппетита. Скорее, просто заставляет себя жевать и проглатывать.
Она смотрит на тарелку без эмоций и почти не моргая, тогда я встаю со стула и подхожу к ней сзади. Кладу ладони ей на плечи, игнорирую очередное вздрагивание и массирую их.
— Скажи мне, что вчера случилось.
Она кладёт вилку на тарелку. Хотя резкий звон говорит о том, что она просто выпадает из её руки. Полина опускает голову, долго колеблется и молчит.
— Почему это так важно?
— Для меня всё важно, принцесса. Каждый твой шаг и каждый твой брошенный взгляд.
Она сидит, всё ещё не поворачиваясь ко мне и не вставая. И у меня складывается ощущение, будто таким образом ей легче со мной разговаривать — когда я не смотрю на неё и не давлю своим жёстким взглядом. Он хоть и мягок по отношению к ней насколько это вообще возможно, но для неё этого недостаточно.
— Твоя мать тебя туда отправила? — спрашиваю я, но на этот раз мой голос действительно звучит жёстко и даже жестоко. Я думал об этом и не видел никакого другого объяснения. Точнее что-то другое могло быть, но мои пазлы усердно складывались именно в такую картину.
— Нет, — чётко отвечает она, но я знаю, что это всего лишь фасад.
Она мне лжёт. И возможно, впервые эта ложь настолько серьёзна. И вообще — она есть. По крайней мере, я не помню других моментов, не говоря о том чёртовом свидании с тем мелким ублюдком. Она сказала, что хотела пойти к нему. Это было абсолютная ложь, но она хотела сделать мне неприятно. Она сказала это, руководствуясь эмоциями и болью, которую я ей причинил.
— Скажи мне правду.
— Я говорю.
— По какой причине тогда ты туда поехала?
— Я подумала, что папа там.
— Ты сама об этом подумала? Или кто-то тебе сказал? — я снова говорю про её мать, отходя на пару шагов назад. — Я узнаю, почему и благодаря кому ты там оказалась. И если я узнаю это не от тебя, то будет намного хуже.
Когда я иду к холодильнику и достаю график со свежевыжатым соком, она чуть отодвигается на своём стуле, а затем встаёт из-за стола.
— Спасибо, — она игнорирует все мои сказанные до этого момента слова. — Было очень вкусно.
Её маленькая фигурка быстрым шагом подходит к лестнице и убегает наверх.
Каким бы её травмирующий опыт ни был, она всё равно остаётся неопытной и слишком юной. Ей легче убежать от вопроса или проблемы, чем обговорить её и решить.
Но мне не нужно, чтобы она что-то решала. Я всё сделаю сам и позабочусь о ней. Поставив графин на стол, я отправлюсь вслед за ней и пройдя нашу спальню, сразу же отправлюсь в её студию. Почему-то я уверен, что она сейчас там — так и есть.
Она стоит возле окна, наблюдая за видом в сад и пасмурной погодой снаружи. В своей шёлковой, недозрдящей до коленей ночнушке она выглядит слишком великолепно. Будто она не в ночнушке, а в коротком платье, длину которого я не хочу видеть на ней вне дома.
Она не оборачивается, когда я даю о себе знать и подхожу к ней совсем вплотную.
— Не убегай от меня.
— Я не убегаю.
— Я напугал тебя?
— Нет.
Несмотря на эти слова, она стоит передо мной совершенно уязвима, как и всегда.
— Я просто не
