Бошняк.
– Лавандой пахнет. Ну и старушек поспрашивал, – Лавр Петрович покачал головой. – Знаете, Александр Карлыч, старость наступает, когда тебе начинают улыбаться всякие старушенции.
В горнице в тусклом свете лучин стоял длинный стол. На нём – чугунок с пареной репой, деревянная тарелка с зелёным луком, бочонок с квашеной капустой. Во главе всего – мутная бутыль самогона.
За столом сидели урядник Капелев, двое ищеек и Фома Фомич. Он кивнул Бошняку, как старому товарищу. Урядник Капелев и ищейки с аппетитом налегали на репу. У стены на скамье застыли Фетисова и Макарка.
– Прошу, – Лавр Петрович указал Бошняку место за столом.
Бошняк сел. Лавр Петрович разлил самогон, придвинул ему стакан.
– С дорожки, Александр Карлыч.
Бошняк, помешкав, взял стакан, глотнул, кашлянул, прикрыв рот рукавом.
Удовлетворённо кивнув, Лавр Петрович достал из жилетного кармана часы, открыл крышку. Заиграла музыка. Фетисова поглядела с любопытством.
– Чего смотришь? – спросил Лавр Петрович.
– Барина нашего часы, – заметила та.
– Это, баба, улика, – Лавр Петрович демонстративно спрятал часы в карман жилета, хлопнул по нему, повысил голос. – И весь этот дом – улика! – налил себе стопку самогона, выпил, затолкал в рот щёпоть квашеной капусты. – На чём самогон настаивала?
– Знамо на чём, – ответила та. – На костях.
Лавр Петрович закашлялся.
– На каких ещё… костях?
Фетисова усмехнулась.
– На тех, что из земли, – как неразумному, объяснила она. – От новых дух не тот.
Урядник Капелев с удовольствием выпил. Первый ищейка тихонько отодвинул от себя полную стопку.
– Куда народ из деревни делся? – спросил Бошняк.
– Барина пошли ловить, – ответила Фетисова.
– Что ж, всем миром пошли? – поднял брови Фома Фомич.
– Барин хворый, – ответила хозяйка. – Второй разве что ловкий. Что ж на таких войско собирать?
Бошняк встал из-за стола, пошёл осмотреться.
Комнаты были забиты вещами, которые будто после наводнения вынесла на берег полноводная река. Треснувшие корыта, борона, два ухвата, четыре коромысла, пустые вёдра, ржавая лопата, топоры. На всём лежала печать неуместного крестьянского избытка. Сквозь нанесённый хлам проглядывала позолоченная резьба шкапа, гнутые ножки секретера.
Из горницы за Бошняком текли голоса.
– Солдатики нужны, да побольше, – говорил Лавр Петрович.
– Возьмёте моих, – предлагал Донников.
– Это что же, нас всего шестеро будет? А егеря?
Бошняк поднял выгнутую крышку. Секретер был забит бумагами с печатью. Перебирая их, Бошняк нашёл карту североамериканских штатов, посреди которой была прожжена дыра.
– Капелев! Как рассветёт, отправишься в Новоржев к городничему, пусть роту под начало Лавра Петровича определит.
– Так, может, местные-то мужички сами убивцев того… повяжут? – отозвался Капелев.
– Кто же их на самоуправство назначил? – спросил Донников.
– В предводителях у них Терьяков Лука. В ополчении против французов воевал, – не переставая жевать, ответил Капелев. – Как я прибыл, они уже собрались. Я им… А они ни в какую. Тогда я… А они говорят: не-е-е… Ну чтоб без смертоубийства тогда… А они: вот те крест…
– И где ж они теперь? – спросил Донников.
– Бегунцы, должно, на запад к латышам подались, – пожал плечами Капелев. – Лука сказал, что все враги туда бегут.
Лёгкий треск половиц. За Бошняком шли Фетисова и Макарка.
– Среди латышей их любой углядит, – говорил Лавр Петрович. – Не пойдут они к латышам.
– Куда ж тогда? – спросил Капелев.
– Псков близко. Город большой. И в нём, куда ни плюнь, родные рожи, – Лавр Петрович налил себе настойки на костях. – Идём на Псков.
– Смотри, Капелев, – усмехнулся Донников. – Твой Лука мужичков до Парижа доведёт.
Бошняк вошёл в кабинет. На резном, в полкомнаты, письменном столе лежал труп Фетисова. Он был в новых портах и чистой рубахе. Грязные скошенные ступни смотрели пятками на дверь, обугленная голова – в окно. У изголовья горела толстая сальная свеча, из больших рук торчал образ в медном окладе. Казалось, Фетисов с головы стал превращаться в уродливое чёрное дерево, но превращение вдруг оборвалось. И оставшаяся часть его – живот, руки, короткие ноги – ещё верили во что-то, во что важно было верить человеку.
В дверях, прижимая к себе Макарку, встала Фетисова. В глазах её читалось беспокойство. Сын с любопытством смотрел на чёрную голову отца.
– Что по мужу не плачешь? – спросил Бошняк.
– Дай срок – разойдусь, – ответила Фетисова.
– Сюда барыня на днях приезжала. Чего хотела? – Бошняк оглядывал труп.
– Про Дмитрия Кузьмича спрашивала, – не сразу ответила хозяйка. – Кто таков? Где бывал?
– Ну а ты что ж? – Бошняк взял икону из рук покойника, повертел в руках. – Рассказала?
– Рассказала.
– И всё?
– Всё.
Левая нога Фетисова была чуть согнута. Бошняк надавил на колено. Нога легла прямо.
– След у тебя на пальце от кольца, – сказал Бошняк. – Где ж оно?
Теперь Фетисова крепко держала Макарку за вихры. Закусив губу, сын терпел.
Бошняк подошёл к ступням Фетисова, крепко взялся за штанины.
– Сына отошли, – сказал.
Фетисова послушно толкнула Макарку из дверей:
– Иди…
– Ма…
– Иди, кому сказано!
Бошняк потянул Фетисова за порты.
Уронив икону, тот медленно пополз ногами со стола.
Колени Фетисова оказались над пустотой, ноги медленно согнулись. Из левой штанины выпало кольцо с агатом. Это кольцо Бошняк подарил Каролине ещё в Одессе. Тогда она очень обрадовалась ему и сказала, что всегда будет носить с собой.
Фетисова усмехнулась.
– Что? – заметив её ухмылку, спросил Бошняк.
– Да вот подумала, – сказала Фетисова, – что даже мёртвый муженёк мой никуда не годный.
– За что тебе барыня кольцо дала? – спросил Бошняк.
– Чтоб никому про неё не говорила.
– Небось ты сама настояла и цену назначила?
– Нет, – ответила Фетисова. – Барыня так решила.
– Что ж прятала? – спросил Бошняк.
Фетисова отвечать не стала, только всё усмехалась застывшими губами.
Бошняк положил кольцо Фетисовой на ладонь, сложил её пальцы:
– Владей.
Не успел кучер остановить лошадей, как Дарья Петровна уже выпорхнула из коляски и поспешила к крыльцу усадьбы Осиповых. Розовые ленты развевались на её модной парижской шляпке.
Проскользнув мимо лакея, Дарья Петровна пронеслась по узким коридорам. Солнце из редких окон роняло искорки света.
В гостиной царило необычное оживление. Дети Прасковьи Александровны Осиповой, а у неё их было много, доставали из коробок карнавальные костюмы. Увидев Дарью Петровну, хозяйка вышла навстречу, обняла.
– А вот и милая наша Дашенька! – громко сказала она.
Дарья Петровна осмотрелась, и улыбка погасла на её лице. Пушкина в комнате не было. А она хотела непременно поговорить с ним, повторить то письмо, которое ему написала. В черновике Даная Львовна обнаружила множество ошибок, и исправить это можно было лишь разговором, который покажет ему, что она умна, рассудительна, что ни в грош не ставит правописание и прочие подобные глупости, когда речь идёт о любви.
Анна, старшая дочь хозяйки, которой уже исполнилось двадцать семь, обладала прямым лукавым взглядом и острыми скулами. Она бросила Дарье Петровне костюм огромного пушистого зайца.
– Тебе пойдёт, – сказала, еле сдержав улыбку.
– Что же это? Как надевать? – спросила Дарья Петровна, растерянно разглядывая костюм.
С дивана на неё с интересом смотрел Алексей Вульф. Рядом, положив ногу на ногу, сидел пухлый весельчак и поэт Языков. Ему нравилась предпраздничная суета и многочисленные домочадцы, имён которых он никак не мог запомнить. В углу, опустив на лапы острую морду, дремала борзая Ряшка.
– Сама, голубушка, сама! –
