во время своих поездок пользовались только китайским транспортом. Далее, слухи о том, что миссионеры были опытными алхимиками и умели изготавливать золото и серебро[296], являются просто ложными из-за полного отсутствия каких-либо свидетельств в поддержку таких утверждений. Чжу пишет:
Итак, у них нет разрушительных планов. Тогда являются ли они учеными мужами, которые не доросли до собственных моральных норм и обманывают людей словами, [когда] они получают еду и жалованье из своей страны, расположенной на расстоянии десяти тысяч опасных миль? [Там же: 54b].
Для Чжу дополнительным свидетельством добрых намерений иезуитов было то обстоятельство, что христианство уже присутствовало в Китае во времена династии Тан (618–907) в форме несторианства (цзинцзяо) [Там же: 55a][297], и тогда оно не было признано вредоносным. Основой для этого утверждения явилась находка несторианской стелы в городе Сиань в 1623 году; с тех пор иезуиты и новообращенные часто говорили о давнем присутствии христианства в Срединном Царстве. Таким образом, несторианская традиция в Китае позволяла, по меньшей мере до некоторой степени, говорить о европейской религии как о части китайского прошлого. Аргумент о наличии христианских корней в китайской культуре оказывал некоторое влияние на общество в конце правления династии Мин, – судя по всему, находка несторианской стелы привела к новой волне обращения китайцев в христианство [Dudink 1995: 286].
Более того, продолжает Чжу, не все миссионеры прибыли из одной страны, поэтому можно спросить, чьи именно планы выполняет орден иезуитов. А с учетом того, что Европу отделяет от Китая около 90 000 китайских миль, европейское вторжение было бы невозможно со стратегической точки зрения[298]. Другие свидетельства, опровергающие предполагаемую роль иезуитов в подрывных планах, больше сосредоточены на личных качествах святых отцов. К примеру, Чжу утверждает, что иезуиты были великими учеными, которые могли достигнуть высокого положения в своих родных странах, но которые тем не менее руководствовались исключительно Божьей истиной и своим желанием распространять ее. Отказ от славы и мирских богатств служил доказательством их честности и готовности терпеть невзгоды и тяготы долгих путешествий[299]. Их страдания и гонения на них свидетельствовали о чистоте их намерений.
Любой, кто проповедует теории с целью обмана людей, неизменно полагается на способность манипулировать чувствами людей. Западные ученые твердо придерживаются своего учения. <…> Когда верховный правитель стремится принудить их, они непреклонны и добродетельны, несгибаемы, как металл и камень. Они любят лишь то, что имеет глубокие [корни], верят только в высшую истину. По этой причине их [позиции и убеждения] остаются неизменными до самой смерти. <…> Западные ученые всю жизнь сохраняют воздержанность в еде и питье, они отказывают себе во всем и упорно трудятся днем и ночью – гораздо больше, чем большинство людей. Когда они говорят, выражение их лица такое же дружелюбное, как весна, и такое же откровенное, как осень. Они доброжелательны и готовы помогать во всем, но без желания приобрести заслугу [Zhu Zongyuan 2001a: 53a–53b].
Чжу продолжает объяснять, что миссионеры были озабочены только распространением своего учения. Они пили чашу страдания, как сладкую воду. В них не было ни капли высокомерия; они сносили унижения и насилие без сопротивления и совершенно не испытывали жажды отмщения. Фрагмент заканчивается следующим вопросом: «Разве кто-то живущий под небесным сводом может пренебрегать собственной жизнью и в то же время иметь намерение обманывать других людей?» [Там же: 54a].
Учитывая его акцент на человеческие добродетели, такие как дружелюбие, мудрость и достойное поведение, описание иезуитов в трактовке Чжу Цзунъюаня соответствует основным аспектам конфуцианского понятия «совершенной личности». Такие качества, как стойкое следование принципам и готовность к страданиям ради распространения истинного учения, пропагандировались в многочисленных конфуцианских текстах[300]. Наряду с другими аспектами личного развития, эти качества считались основой для общественной деятельности и человеческого сосуществования[301]. Во времена кризиса, такого как в конце правления династии Мин, несколько конфуцианских школ, включая академию «Дунлинь», особенно выделяли такие добродетели, как решимость и непоколебимая верность своим ценностям даже под угрозой смерти[302].
Чжу Цзунъюань следует обычаю, распространенному среди китайских христиан, которые описывали иезуитов как «ученых с Запада» (сижу). Как упоминалось ранее, таких известных миссионеров, как Маттео Риччи и Джулио Алени, часто так называли [Peterson 1998b: 789; Mungello 2005: 8–9], а иезуиты пользовались этой формулировкой для описания самих себя. Над воротами иезуитской резиденции в Наньцзине (Нанкин) висела табличка с надписью: «Обитель ученых с Великого Запада» (даси жушэ)[303]. Все это было частью презентации христианства как «западного учения».
Определенные интеллектуальные тенденции в Китае благоприятствовали использованию концепции «ученых людей» (жу) применительно к европейским священнослужителям. В некоторых классических текстах термин жу обозначал высококультурного человека, или «благородного мужа», который находится в гармонии со своей внутренней сущностью, обществом, человечеством в целом, со всем миром и небом[304]. В Китае периода поздней Мин этот термин необязательно подразумевал состояние самосовершенствования – чаще он использовался в качестве почетного звания для людей, посвятивших себя изучению конфуцианской традиции. Употреблению термина жу применительно к иезуитам способствовал тот факт, что в эпоху Мин идеальный ученый-конфуцианец мог и не занимать политическую должность. Такое восприятие конфуцианства как учения, существовавшего за пределами официальной идеологии, коренилось в многовековой истории его развития[305]. В общем интеллектуальном климате эта закономерность сохранялась в течение большей части эпохи Мин [Bol 2008]. В это время многие влиятельные ученые из конфуцианских кругов хвалили ведущих ученых-буддистов за их научную позицию, хотя последние необязательно были достаточно глубоко знакомы с конфуцианской традицией для прохождения государственных экзаменов[306]. Кроме того, в сочинениях исламских авторов из Китая пророк Мухаммед упоминался как «великий мудрец Запада» – в этом смысле они пользовались конфуцианской терминологией [Benite 2012: 532].
Таким образом, утверждение о том, что иезуитские миссионеры в Китае воплощали наивысшие конфуцианские ценности, имело многочисленные прецеденты и аналогии[307]. Чжу стремился подкрепить эту идею в нескольких своих сочинениях. К примеру, в параграфе из «Трактата о разрушении предрассудков» он пишет об иезуитах следующим образом:
Они умны, проницательны, лояльны, откровенны, добросердечны, сострадательны и дружелюбны. Их слова приводят людей к внезапному просветлению [у]. Никто не остается равнодушным и не поворачивается, как от дуновения весеннего ветра. Почему их человеческая природа так отличается от натуры других людей? Потому, что они не скрывают, что дают и чего хотят взамен, и потому, что метод их учения безупречен [Zhu Zongyuan 2001c: 5b].
В этом фрагменте содержится много аллюзий. К примеру, аналогия с весенним ветром, который никого не
