начальник отдела в министерстве! – удивился Буратино.
– Да не в этом дело… – Он хотел что-то сказать, но спохватился: – В общем, держись, парень!
Буратино не придал этому разговору должного значения, так как отцы всех девочек хотят их защитить, порой делая большие ошибки из-за собственной рьяности…
Он продолжал встречаться с Настей, но теперь старался приводить ее в свою квартиру. В один из вечеров он попросил сделать ему то, о чем боялся заикнуться до сих пор. И она сделала, без лишних проволочек: просто опустилась на колени, расстегнула ремень, хоть и неловко, но довела просьбу до логического завершения. Потом он слышал, как ее тошнило в ванной. Он спросил, все ли в порядке.
– Да, – ответила Настя.
Перед сном он понял, что она отдала ему самое главное доказательство любви. Он был молод и неопытен, а Куприн о таких тонких вещах в те времена не писал. Он вдруг страстно захотел жениться на ней, на почти семнадцатилетней, зная, что по обоюдному согласию часто расписывают и несовершеннолетних. Ему не терпелось тотчас помчаться в новостройку, чтобы попросить согласия стать его женой… В шесть утра он мчался легкими ногами к ее дому, переполненный восторгом и всеобъемлющим счастьем.
У подъезда он увидел Настю и парня в форме десантника, с дембельскими украшениями на груди и берете. Он остановился как вкопанный, укрылся за стволом старого тополя… Она просила десантника простить ее, умоляла, потом говорила, что он сам виноват, поступив как скотина… В ее голосе заключалось столько страсти, которой не было, как он считал до поры, в их полугодичных отношениях. А потом она упала перед солдатом на колени и в голос закричала на всю пустынную улицу:
– Боречка, я люблю тебя! Люблю! Прости!!! Я сука, сука!!!
Он сам не понял, как вышел из-за дерева, как подошел к ним, будто замороженный.
– Настя… – проговорил он. – Как же так?!
И десантник, и девочка смотрели на него как на некое препятствие. Солдат вдруг что-то понял и сказал ей:
– Так это ты с ним?!!
– Он никто! – со злобой произнесла Настя, встав с колен. – Я же говорила! Я говорила, что люблю тебя, Боренька! Он лишь для того, чтобы тебе больнее было! Но ведь и ты мне причинил столько боли!.. Ты же не любил Светку! А я не люблю его! Подумаешь, проткнул нарисованный очаг в страну дураков!.. Ты нарочно с моей подругой… Ведь ты любишь меня?
– Она врет! – вдруг сказал он. – Она сделала мне минет! Без любви так не поступают! И проглотила!
– Эта может! – кивнул десантник. – Она мне по три письма в день присылала, описывала, как вы и где!.. Про Куприна, «Лолиту»… Ты же Буратино?.. Она такая! Маленькая гнусная дрянь! Беги от нее, парень! Беги не оглядываясь! Кстати, у нас вокруг части столько таких тварей кружило – так они за трешку сосали всем без разбора! Отсосала не значит любит! Это сучка из мести мне!.. Так вот, Настенька, я на Светке женюсь седьмого ноября! А письма твои читал всем ребятам в части. Кайфовали, разбирали на ночь… За этим и приходил, чтобы сказать – иди в жопу! А там соси кому хочешь!
– Нет!!! – закричал Буратино и схватился за голову, словно старался удержать в деревянном черепе взрывающийся мозг. – Аааааааа! – Его качнуло в сторону, и он побежал куда-то по пустынным улицам…
С ним случилась горячка, и он чуть не умер. Лежал дома и бредил, а старенькая бабушка, услышав от доктора, что это нервный срыв, какое-то мощное потрясение, что само должно пройти при должном уходе и понимании, бросилась кормить внука всякими деликатесами, купленными на рынке. Пекла пироги и варила компоты, а его рвало только от одного запаха пищи… Бабушка, успевшая поучиться несколько лет в дореволюционном пансионе, понимала про внука почти все. Она точно знала, что нервный срыв у него от отношений с девочкой Настей и что только время и ее, бабушкина, любовь залечат раны. Еще она знала, что после таких ран рубцы остаются на всю жизнь и влияют на ее течение до гробовой доски. Она жалела внука, но виду не показывала.
Через две недели Буратино вернулся в школу, и ему сразу же рассказали, что его девушка Настя пыталась покончить с собой, наглотавшись таблеток. Но она жива, ей уже промыли желудок. Ни один мускул не дрогнул на его лице – казалось, юноше наплевать на случившееся. А потом он увидел ее – осунувшуюся, с поблекшей синевой в глазах. Она смотрела на него как сквозь стену и прошла мимо, как бы через его прозрачность, в другую реальность, будто они и не знакомы были вовсе. Он отвернулся к окну, лишь ноздри его дрогнули от запаха куриного бульона…
Он не мог оправиться от случившегося несколько лет. Он не находился в депрессии, считая это состояние неконструктивным, просто его душа выстроила ряд мощных укреплений вокруг, дабы уберечь себя, ранимую и нежную, от новых разрушительных катаклизмов. Теперь, учась в институте, он общался с противоположным полом спокойно и холодно, как ледяной человек – неприступный, лишенный романтического воображения. Девушкам это почему-то нравилось, и их непостижимым образом тянуло к этому странному сильному парню с носом как у Буратино, который не выказывал симпатий к кому-либо конкретно, улыбаясь всем девчонкам почти одинаково и отстраненно. Если кому-то и показалось, что он гомосексуалист, то сарафанная информация о том, что он за первый курс переспал почти со всеми девчонками потока, стерла всякие досужие домыслы.
Ему десятки раз признавались в любви, но он в ответ лишь улыбался загадочной средневековой улыбкой, как тогда девочка Настя, не чувствуя от самой избитой фразы в истории ровным счетом ничего.
Но его ждало еще одно потрясение, пробившее все защитные конструкции души, разом уничтожившее мощные военные базы вокруг.
Когда Буратино исполнилось тридцать, умерла его мать. Она никогда не жила с ним, отдав его на воспитание бабушке. Когда он был маленьким, мать либо брала сына на выходные, либо навещала, привозя эклеры с заварным кремом, и только. Иногда по воскресеньям, когда у нее было хорошее настроение, мать, красивая и восхитительная, позволяла ему приходить к ней в кровать признаваться в любви, щекотала счастливого сына до истерики, источая запах куриного бульона…
– Я люблю тебя! Я люблю…
Она целовала его до начала полового созревания, потом вместо ласки лишь проводила рукой по щеке, все более отстраняясь от подростка. А он пытался заставить ее любить его, любить, любить!!! Но что он мог? Рыдать в своей спальне у бабушки?.. А мать была всегда далеко. Ей,
