Ларка плавает. Она как грациозная русалка преодолевала натянутые по воде пенопластовые дорожки и побеждала всех, даже мальчишек из первого отряда обгоняла…
А потом смена закончилась, и они полтора суток ехали поездом обратно в Москву. Лара всю дорогу грустила, расставшись с красавцем Дато, а он страдал, что ее грусть связана не с ним…
Неожиданно она позвонила где-то через полгода, позвала в гости, и он поехал в далекое Новогиреево, где жила его летняя любовь…
Он сидел за кухонным столом и пил чай с медом. За окном завывала вьюга, а Ларка болтала всю дорогу. Он не прислушивался к ней, а лишь удивлялся, как тоненькая девочка с фигурой богини, пловчиха с узкими бедрами за несколько месяцев вдруг переменилась, располнела так, что он с трудом ее узнавал. Такое бывает с девочками в возрасте перемен… А потом она замолчала и смотрела на него, а он на нее. Их глаза были наполнены разными смыслами.
– Я люблю тебя! – призналась девочка.
Ему стало грустно-грустно. Он отхлебнул из чашки остывшего чая с загустевшим медом и ответил:
– А я уже не люблю!
– Как же так? – Она заплакала. – Всего полгода прошло… Ты ведь дрался за меня…
– Да, – согласился он. – Дрался. Ты же разлюбила меня всего за несколько часов! Еще до драки.
– Я ошибалась!.. Может человек ошибиться?!.
Он надел тяжелое пальто с меховой подстежкой, натянул на уши кроличью шапку и, выходя из квартиры, в дверях произнес:
– Ошибиться человек может! – Шагнул за порог и добавил: – Ты жирная и неприятная! Это тебе в наказание!
В следующий раз любовь пришла в выпускном классе. Он к ней готовился, подтягивался на перекладине, отжимался и увеличивал объем груди с помощью эспандера, читал Бунина, Куприна и запрещенную «Лолиту» Набокова. Мускулы окрепли, черты лица заострились, взгляд стал устойчивым, и он стал похож на сильного повзрослевшего и возмужавшего Буратино… А она пришла в их школу только в девятый класс – переехала в новостройку рядом со школой. Он увидел ее на торжественной линейке первого сентября – и тотчас влюбился.
В этот первый день учебы он уже провожал новенькую, нес портфель и смотрел на ее слегка склоненную к худым плечам голову с роскошными длинными волосами. У девочки была мальчишеская грудь, маленькие горошины под водолазкой лишь слегка угадывались. Она была несколько отстранена от этого мира, как будто ее внутреннее обустройство было богаче реального. Или это просто ему казалось. Когда он предложил проводить новенькую до дома, она сразу кивнула, поглядела на него синими, как море, глазами и сказала:
– Пошли.
Он взял ее портфель…
А потом, подойдя к новому кирпичному дому, она еле слышно проговорила, что ее зовут Настя, а он почему-то попросил называть его Буратино. Сам не понял зачем. Она кивнула и ушла…
Несколько последующих дней после школы они бродили по Москве, и он даже вспомнил какие-то стихи из внеклассного чтения и декламировал их – пусть слегка неуклюже, но верно. Он угощал девочку пирожными и газированной водой, а потом интересовался особенностями ее жизни. А она не видела никаких необычностей в своем существовании, пожимала плечами, перекидывая длинные светлые волосы справа налево.
– Я обывательница, по-старому – мещанка, и все… Ничего интересного…
Он водил Настю в кино. Сначала решился прикоснуться в темноте к кончикам ее пальцев. Она руки не отдернула, но и не потянулась ею навстречу. Он взял Настину прохладную ладонь и слегка поглаживал весь сеанс.
Через неделю, все в том же кинотеатре, в последнем ряду он попытался ее поцеловать. Она губ не прятала, не сжимала, но и не пыталась целовать его горячий рот в ответ. Она пахла куриным бульоном.
Еще через неделю, когда гремел последний сентябрьский гром и Москву поливало дождем, она позвала его в квартиру, чтобы переждать ненастье. Родителей не было, и они прошли в комнату, где он ее сразу обнял со спины. Она опять не сопротивлялась, давая вволю целовать ее шею, перебирать пальцами волосы, а когда он потянул ее к диван-кровати – поддалась и легла на спину. Теряя контроль, он судорожно расстегивал пуговицы ее блузки, а она терпеливо ждала, пока он справится. Он сильно сдавил ей грудь, сжимая пальцами маленькие светло-розовые соски, а потом уже, трясясь от возбуждения, раздел ее полностью, расстегнул ширинку своих джинсов и долго безуспешно тыкался совсем не в те места, пока она холодными пальцами не придала правильное направление. И он вошел в царствие небесное, погрузившись в него без остатка, растворив в девочке Насте свою девственность и душу без остатка. Он не заметил, как на мгновение синие глаза ее округлились, как она поморщилась от боли. Инстинкт бешено гнал его животное тело в живое русло жизни…
– Не в меня, – попросила она.
– Да-да, – прошептал он в ответ и едва успел пролиться горячим на ее плоский живот.
Потом он увидел на себе кровь и подумал, что поранился, но она сказала, что это ее. Он не понял.
– Это моя девственность, – пояснила Настя. – Я девственница. Понял?
И тут его озарило. В одно мгновение он понял, что эта девочка и есть любовь всей его жизни, что она предназначена для него, а он – для нее. Все сошлось, все его ожидания оказались не напрасными.
– Я люблю тебя! – прошептал Буратино.
– Я в душ.
Она выскользнула из постели и пошла в ванную, держа руку между ног, не давая крови капнуть на пол.
Теперь они почти не расставались, проводя вместе все свободное время. Он постоянно что-то ей рассказывал, а она загадочно улыбалась в ответ – и только. Он знал о ней столько же, сколько и в первый день знакомства. Ему эта загадочность нравилась… Настя никогда не отказывала в его желаниях. Ее тело было податливо, но страсть не охватывала плоть, она ни разу не застонала и не ответила ему на бесконечные слова любви.
– Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Он думал, что все дело в возрасте, что женское в Насте еще не проснулось, что пройдет еще несколько месяцев – и все придет, в срок, как то положено. Буратино был готов ждать.
Он познакомился с ее родителями – инженерами, работающими на авиационном заводе. Они были приятными в общении, задорными и веселыми походниками, контрастируя с дочерью, которая отличалась молчаливостью и загадочной средневековой улыбкой.
Как-то отец Насти позвал его на лестницу покурить и после очередного рассказанного анекдота, сильно затянувшись, сказал молодому человеку в лоб, что их дочь ему не пара. Глаза Настиного отца смотрели в пол, как будто ему было неловко или стыдно.
– У меня отец
