чем он занимался на уроках физкультуры, что ненавидел? О чем думал, лежа в постели по ночам, глядя в потолок?
– Наверняка он чувствовал себя очень одиноким. – Последние слова, которые сказал ей господин Чэн перед тем, как она ушла, эхом отдавались у Иви в голове. А Ханс – он тоже был одинок?
«Ты чувствовал это одиночество, даже когда я была рядом?»
Брат казался ей незнакомцем. Раньше Иви не понимала, как мало знает о нем. Она могла подолгу смотреть на какую-нибудь его фотографию или записку, и ее мысли бегали по кругу, а тело замирало. Эмоции накрывали Иви с головой. Она чувствовала себя одновременно опустошенной и переполненной. Ей становилось трудно дышать.
Иви изо всех сил старалась сохранять спокойствие и мыслить рационально; делала заметки и составляла списки вопросов, прекрасно зная, что куда более быстрый и эффективный способ – поехать домой и покопаться в вещах брата: его дневниках, мобильных телефонах, годовых табелях, школьных альбомах, даже записках одноклассников. Там было множество подсказок, она это чувствовала. Или – еще один способ – можно спросить их мать.
Мать…
При одной мысли о ней мозг отказывался работать. Это слово казалось недостижимым; оно пахло жженым порохом, пеплом гнева. Вот ветер поднимает его, и пепел оседает на дне ее сердца, хороня прошлое под собой. Включая всю мучительную, отвратительную и прекрасную ложь.
Не то чтобы она не думала о возвращении домой. В ее снах дом появлялся постоянно, но постепенно Иви удалось подавить свою тягу. Ей не хотелось вновь погружаться во все это.
* * *
В тот вечер она сделала телефонный звонок. Этого номера не было у нее в записной книжке или в списке контактов, но она заучила его наизусть еще до того, как пошла в детский сад.
В горле царапало, губы потрескались. Сердце выпрыгивало из груди, а руки тряслись, когда она слушала гудки в трубке.
– Алло?
Иви затаила дыхание.
– Алло! Кто это! Вас не слышно.
Она повесила трубку. Потом расхохоталась во весь голос, и из уголка рта на подбородок побежала струйка слюны.
Трубка выпала из рук и ударилась об пол. Смех смешался с рыданиями – они вырывались из горла и разносились по всей квартире.
18
Не в силах поехать домой, Иви занялась видеозаписью, которую ей прислали из похоронного дома. С церемонии прощания с Чэн Вэньцзюем.
Несчастные случаи со смертельным исходом, особенно с детьми, считаются плохой кармой, и потому на церемонии собрались только ближайшие друзья, явившиеся выразить соболезнования. Не было даже стариков, курящих благовония. Иви смотрела, как мать Чэна – отец поддерживал ее под руку – подняла дрожащей рукой трость и трижды стукнула по крышке маленького гроба. Уэйн стоял рядом с родителями. Какая-то женщина – видимо, тетка – подошла к нему, погладила по голове и что-то сказала. Он выглядел смущенным.
Такой маленький и беспомощный! Тетушки и дядюшки проходили мимо, он бормотал им в ответ «спасибо». Иви хотелось выключить запись, но она не могла пошевелиться, с пересохшим ртом наблюдая за тем, как госпожа Чэн рухнула на пол. Ей вспомнилась та единственная прощальная церемония в ее жизни, на которой она присутствовала.
Она выглядела тогда такой же перепуганной и печальной?
Иви не плакала, когда умер Ханс. Спокойно позвонила боссу и попросила разобраться с уборкой. Самостоятельно организовала похороны: выбрала план, внесла оплату, определилась с датой, подобрала фотографии, заказала цветы и одежду, занималась прахом, урной и нишей в колумбарии. Никаких подробностей она не запомнила. Как только тело ее маленького брата уехало в печь крематория, воспоминания превратились в пепел.
Ее мать и госпожа Чэн соединились у Иви в сознании.
После церемонии все разошлись – остались только она, ее родители, тетя с дядей и Ховард. Они стояли в очереди из мужчин и женщин в черном, с фотографией Ханса в руках. Все ждали, пока выкрикнут их номер. Смерть после смерти требовала дополнительного ожидания.
Иви присела и посмотрела, как гроб въезжает в крематорий и как священники-таоисты[32] читают свои молитвы. Она понятия не имела, что они говорят. Встала и вышла из зала, не оглядываясь. Катя за собой маленький чемодан, прошла до железнодорожной станции и купила билет. Ховард сел напротив нее, чтобы Иви было удобнее. Она надела наушники, а сверху натянула капюшон худи.
«Мне очень жаль, – говорили они. – Не вини себя, никто не виноват, что так произошло. Надо продолжать жить. Позаботься о маме».
Когда Ханса отправили в печь, им сказали, что кремация займет около полутора часов.
Девяносто минут. Столько же, сколько дорога на поезде от Мяоли до Тайбэя. Иви хотелось рассмеяться, но вместо этого она закашлялась, словно прочищала горло. Она выпала из Солнечной системы и оказалась в пустоте. В полном вакууме.
Никто ее не остановил.
* * *
Вот о чем она думала, следя за церемонией прощания с Чэн Вэньцзюем на экране. Сморгнула набежавшие слезы. Кликнула куда-то на середину записи, ставя горе на повтор. Пока крутилось видео, прошла в спальню и вытерла глаза. Посмотрелась в зеркало, смахнула несколько выпавших ресничек.
Зрение помутилось, и в этом тумане Иви вернулась в гостиную, села за ноутбук и сконцентрировалась на экране. Очень медленно.
Внезапно она заморгала изо всех сил. Подождите минутку! Мужчина, наклонившийся к Уйэну Чэну, казался до странности знакомым.
Она подвигала курсор между 13:27 и 13:35. Потом остановила картинку. Прижав ладонь ко рту, ошеломленная, уставилась на нее. Мужчина развернулся и отошел.
Это был Пол.
19
Потом он всегда плакал – тоска после оргазма крепко хватала его за горло.
Полчаса назад он был счастливейшим человеком в мире. Он ослабил узел галстука и выпустил чудовище из своего горла, как и напряжение желания из брюк. Его сперма струйкой потекла из уголков дрожащего, чуть приоткрытого рта. В этом было нечто божественное, была чистота – как у греческих статуй. Он восхитился этой красотой, такой хрупкой и одновременно мощной, наклонился, чтобы еще раз почувствовать сладковатый рыбный запах своей телесной жидкости, попробовать ее кончиком языка. Подлинное благословение!
Но потом ему надо было уходить, как все они уходили, оставляя за собой пустоту и стыд.
Он был в отчаянии. Прошел в ванную и встал под душ. Горячая вода мешалась с его слезами, и те убегали в темное отверстие слива.
«Это последний раз, – всегда обещал он себе. – Больше это не повторится».
Ему не хотелось снова страдать, снова оставаться с разбитым сердцем. Это была его вина,
