— Ты так думаешь? — В ее голосе снова зазвучали обвинительные нотки, почти триумфальные.
— Да. Я так думаю! — Его собственный голос звучал гневно. Конечно, она вела себя глупо, и это очень утомительно. Из-за этого Доминик устал, его настроение было окончательно испорчено. Весь вечер он был терпелив, но его терпение быстро подходило к концу. — Теперь, пожалуйста, не продолжай больше. Я не совершил ничего такого, что требует извинения или заслуживает твоей критики.
Сара не ответила, но когда они приехали домой, то сразу же пошла наверх. Когда Доминик поговорил в кабинете с Эдвардом и последовал за ней, она уже была в постели, повернувшись к нему спиной. Он подумал, не поговорить ли с ней снова. Но у него уже не осталось ни теплых слов, ни желания. И, честно говоря, он слишком устал, сил для лицемерия не было. Он разделся и пошел спать, ничего не сказав.
На следующее утро Доминик проснулся, забыв весь этот глупый разговор, но ему напомнили о нем. Когда он вернулся домой вечером, лучше не стало. К этому добавилось еще некоторое охлаждение отношений между Эмили и Шарлоттой, но казалось, что никому до этого нет никакого дела. Разговор был необычно сдержан. Кэролайн говорила о незначительных соседских новостях, Эдвард добавлял то, что знал сам. Только бабушка много болтала. Она была полна сведений обо всех семейных тайнах вблизи Кейтер-стрит, особенно касающихся мужчин. Наконец Эдвард раздраженно велел ей помолчать.
Следующий день был не лучше, а еще через вечер Доминик решил остаться и поужинать в клубе. Раньше или позже Сара перестанет дуться на него, а пока что она просто невыносима. Он совершенно не понимал ее поведения. Доминик никогда не относился к Шарлотте иначе, чем по-дружески. Сара должна была знать об этом. Женщины часто совершают странные, необъяснимые поступки. Обычно это непонятный способ привлечения внимания, и после небольшой лести они возвращаются к своему обычному состоянию. Однако Сара на этот раз переборщила. От всего этого он заскучал и разозлился.
Через два вечера Доминик снова ужинал в клубе. Когда он остался в клубе в третий раз, то присоединился к разговору четверых мужчин, которые жили на расстоянии одной или двух миль от Кейтер-стрит. Сначала он просто прислушивался к разговору, но когда они начали обсуждать убийства, он заинтересовался.
— …эта жалкая полиция повсюду, и они, кажется, не продвинулись ни на шаг! — пожаловался один из мужчин.
— Бедняги так же растеряны, как и мы, — возразил кто-то.
— Они растеряны больше! Они даже не принадлежат к нашему обществу, совершенно другой социальный статус. Они понимают нас не больше, чем мы их.
— Ты же не можешь предположить, что этот безумец — джентльмен? — В голосе второго звучала насмешка, неверие и даже гнев.
— Почему нет?
— О боже! — Мужчина был ошеломлен.
— Хорошо, мы должны согласиться с тем, что, если бы это был незнакомец, к настоящему времени он был бы замечен. — Мужчина подался вперед. — Боже милостивый, неужели вы полагаете, что при том состоянии, в котором мы все находимся, чужак оставался бы незамеченным? Каждый все время оглядывается по сторонам, женщины не ходят поодиночке даже в соседний дом, мужчины наблюдают и ждут. Мальчики-разносчики отмечают время ухода и прихода; они хотят, чтобы всегда было отмечено, где они были и когда. Даже извозчики не желают ездить в район Кейтер-стрит. На прошлой неделе двое были задержаны констеблями, потому что они оказались незнакомцами из другого района.
— Вы знаете, — мужчина напротив него нахмурился, — до меня только что дошло, о чем этот старый дурень Бленкинсон говорил мне недавно! В то время я подумал, что он просто бормочет какую-то чепуху, но теперь я понял: он намекал на то, что подозревает меня!
— Не смешно! Это самая ужасная вещь, которая может произойти. Люди начинают на тебя странно смотреть, не говорят ничего конкретного, но ты чертовски хорошо знаешь, что происходит в их умах. Даже мальчишки на побегушках много начали себе позволять. Тоже подозревают…
— Вы не один, старина! Я тут отдал свой экипаж жене, а сам остался допоздна. Должен был взять другой экипаж, чтобы ехать домой. Этот гнусный извозчик спросил меня, куда ехать. Я сказал, и паршивый мужик имел наглость отказать мне. «Не поеду на Кейтер-стрит», — сказал он. Каково?
Один из мужчин заметил Доминика в своем поле зрения:
— А, Кордэ! Вы, конечно, знаете, о чем мы говорим. Ужасные дела, не так ли? Вся округа перевернулась вверх тормашками. Эта тварь, должно быть, сумасшедший.
— К сожалению, это не очевидно, — ответил Доминик, садясь в предложенное кресло.
— Не очевидно? О чем вы говорите? Я бы спросил, что может быть более очевидным, чем бегать по улицам и душить беспомощных женщин?
— Я имею в виду, что это незаметно в его поведении в другое время, — объяснил Доминик. — В его лице, его поступках или в чем-нибудь еще. Он выглядит точно так, как любой другой большую часть времени. — Он вспомнил слова Шарлотты. — Судя по тому, что мы знаем о нем, он мог бы быть теперь здесь, — любой из этих чрезвычайно уважаемых джентльменов.
— Мне не нравится ваше чувство юмора, Кордэ. Неправильное место для этого. Плохой вкус, я бы так сказал.
— Шутить об убийстве — действительно плохой вкус. Но я не шучу, я абсолютно серьезен. Даже если вы не верите в умственные способности полиции, при всеобщей бдительности любой из нас с явно странным поведением был бы давно замечен.
Мужчина внимательно посмотрел на него, его лицо покраснело, затем побледнело.
— Боже праведный! Шокирующая мысль. Не очень приятно, если сосед думает…
— Ваш ум никогда не посещала мысль о ком-то еще?
— Я признаю, это случалось со мной. Гатлинг вел себя немного странно. Я поймал его, когда он приставал на днях к моей жене. Держал руки там, где не следовало. Помогал ей надеть шаль. Я сказал ему что-то тогда. Никогда не думал об этом раньше… Может быть, поэтому он так оскорбился… Подумал, что я имею в виду… Ну хорошо, теперь это все в прошлом.
— Хотя и дьявольски неприятно. Чувствуешь себя так, словно никто не говорит тебе, что он имеет в виду. Разгадываешь один смысл внутри другого. Вы понимаете меня?
— Вещь, которую я не понимаю, — это когда служанки смотрят на тебя, как будто бы ты…
И все в таком же духе. Доминик слушал одни и те же разговоры, снова и снова. Смущение, замешательство, гнев… и, хуже того, почти неизбежное чувство, что где-то близко с кем-то, кого они хорошо знали, это случится опять.
Он хотел забыть об этом, вернуться назад — хотя бы на несколько часов, — к тому состоянию, которое было до первого убийства.
Несколько недель спустя Доминик обрадовался, когда встретил Джорджа Эшворда, одетого очень официально, очевидно, готового провести вечер в ресторане.
— А, Кордэ! — Эшворд хлопнул его ладонью по спине. — Пойдешь на ночное развлечение? Ты не скажешь Саре! — Он засмеялся, подразумевая это как шутку. Конечно, немыслимо, чтобы Доминик рассказал об этом кому бы то ни было. Никто не упоминает о таких вещах при женщине — при любой женщине, за исключением проститутки.
