приступить к занятиям? Им не терпится сесть за парту.
Наутро мы с Витой пришли в школу. Ребята встретили нас веселым криком. Сына бывшего народного депутата господина Каначки среди них не было. Сразу после выборов он уехал с отцом в Белград.
БОГАТСТВО НАШЕ РАСТЕТ
Давно уже в нашем доме творится что-то странное. Чуть свет отец с матерью куда-то уходят. Куда? Э, сынок, я и сам хотел бы это знать!
— Присматривай за детьми, — наказала мне мать перед уходом. — Оставляю их на тебя. Напомни Вите, чтоб умылся, последи, чтоб Милена не ела руками, и смотри в оба, чтоб Лазарь не слопал чужой завтрак.
— Это все? Не беспокойтесь.
— Вчера ты так же говорил, — сказал отец, — а когда мы вернулись, тут был дым коромыслом. Удивляюсь только, как вы умудрились за полдня перевернуть весь дом вверх дном.
— А нам помогал Пишта, — не растерялся я.
— Сегодня он опять придет? — спросила мать.
Я утвердительно кивнул.
— В буфете хлеб и сало. Дашь ему. Вот ключ.
— Как нехорошо, мама, — обиженно протянул Лазарь. — Ты из-за меня запираешь буфет?
— Нет, из-за Пишты! Чтоб быть уверенной, что он получит свою долю. А сейчас подойдите ко мне, я вас поцелую на прощание.
— Мама, куда ты ходишь по утрам? — спросил я после поцелуя. — Ты поступила на работу?
— И на какую! Сам черт на нее не польстился бы!
— Слушай, сынок, — сказал отец, — типография бастует уже несколько дней. Мама вместе с другими женами рабочих собирает средства для бастующих, варит еду, дерется с жандармами, таскает за волосы штрейкбрехеров… Жаль, что не на кого оставить детей, а то б ты мог увидеть ее в деле. Это не женщина, а сущий дьявол! Одного штрейкбрехера, его фамилия Лозанчич, она так оттрепала, что бедняга уже неделю не может ни сесть, ни встать. Я и то замирал от страха, когда она его лупила.
— Возьмите меня с собой! — взмолился я. — Ужасно хочется посмотреть на забастовку: ведь дядюшка Михай столько про это рассказывал.
— Ах, юному господину хочется поразвлечься! — воскликнула мать. — А кто будет сидеть с детьми?
— Вита тоже не маленький. Он посидит.
Мать покосилась на Виту и махнула рукой.
— Ты отлично знаешь, что он с детьми не справится. Они слушаются только тебя.
— Того и гляди, лопну от гордости, что я такой незаменимый! — сердито проворчал я. — Не увижу этой забастовки, жди потом другой.
— Организуем специально для тебя! — засмеялся отец.
Напрасно я молил и уговаривал — родители были твердо уверены в том, что одному мне под силу смотреть за детьми в их отсутствие. Я взглянул на Виту, Дашу, Милену и Лазаря и вдруг с ужасом ощутил, что в груди у меня поднимается волна ненависти к ним. Почему я не единственный сын, как мой отец? Необходимость остаться дома я воспринял как кару небесную и с нетерпением ждал Пишты, который всегда умел разогнать мою грусть-тоску.
Пишта пришел, как только мы сели за стол. Я отпер буфет и дал ему хлеб с салом. Лазарь посмотрел на сало завистливым взглядом и крикнул:
— Его кусок больше! Пусть поменяется со мной.
Пишта встал и протянул ему свою долю:
— Возьми, Лазарь. Я уже завтракал.
— Спасибо! — Лазарь схватил хлеб с салом и вихрем вылетел во двор. Бежать за ним не было смысла — все равно не догонишь.
— Сам виноват, — сказал я Пиште. — У него не желудок, а бездонная бочка.
— Но я уже завтракал! С господином Пепе.
Хочешь послушать про господина Пепе? Пепе — это городской сумасшедший. Его знала вся Суботица. И уж никто не величал его господином, его попросту звали Полоумный Пепе. Тогда ему было лет тридцать, ходил он круглый год в тельняшке и с большим деревянным ружьем через плечо. Затаится, бывало, за толстым деревом и поджидает прохожих. Стоило только кому-нибудь с ним поравняться, как он вскидывал ружье и с криком «Пиф-паф! Пиф-паф!» выбегал на дорогу. Как-то приехала в Суботицу одна англичанка, и Пепе так напугал ее, что у нее случился сердечный припадок. Пепе отвели в полицию. А когда полицейский писарь стал корить его за то, что насмерть перепугал иностранку, Пепе засмеялся и рассудил вполне здраво:
— Ну и дура! Умного деревяшкой не напугаешь.
Рассказать тебе про Пепе? Однажды он стянул у полицейского шинель и форменную фуражку. Сияющий и счастливый, он долго бродил по улицам, а дойдя до базара, вдруг выскочил на дорогу и поднял руку. Проезжавшие на велосипедах горожане узнавали его и только посмеивались в ус. Но ведь на базар приходят жители окрестных сел. Один велосипедист остановился. Вокруг них мигом собралась толпа зевак. Разумеется, никто и словом не обмолвился, что Пепе не в своем уме. Пепе учинил велосипедисту настоящий допрос — кто он, откуда и зачем приехал в Суботицу, а под конец спросил:
— Почему крутишь педаль правой ногой?
— Что?! — воскликнул ничего не подозревавший велосипедист. — Я, как и все, кручу обеими ногами.
Толпа затаила дыхание, чтоб не пропустить ни одного слова.
— Это запрещено законом! — строгим голосом произнес Пепе фразу, которую тогда можно было слышать на каждом шагу. На улицах, в кафе, в магазинах, на базарах, даже в общественных уборных висели таблички, напоминавшие гражданам, что законом запрещается «плевать на тротуар», «водить в парк собак», «торговать на улицах фруктами», «побираться», «обслуживать пьяных посетителей», «неумеющим плавать — купаться в неогороженных местах» и так далее.
Велосипедист показал рукой на проезжавших мимо людей: — Посмотрите, пожалуйста, все крутят обеими ногами. Пепе задумался.
— Они живут в Суботице и вольны делать что хотят, — проговорил он наконец. — А ты, бездельник, из Сомбора!
Толпа разразилась гомерическим смехом, а какой-то полицейский, на этот раз настоящий, подошел к Пепе, взял его под руку и сказал велосипедисту:
— Продолжайте крутить обеими ногами. Извините, пожалуйста, это наш городской сумасшедший…
— Все вы тут сумасшедшие! — сердито крикнул велосипедист и поехал прочь.
Итак, этот самый Пепе накормил Пишту. Этот безумец был великодушен.
После завтрака мы всей гурьбой высыпали во двор играть в воров и сыщиков. Не успели мы начать игру, как на входной двери весело зазвонил колокольчик.
— Здесь проживает Милутин Малович? — спросил носильщик, шапкой отирая со лба пот. — Этот ящик я должен вручить ему.
— Что в ящике? — поинтересовался я.
— Черт его знает! — мрачно ответил носильщик. — Похоже, что камни. С меня семь потов сошло, пока допер его с вокзала.
— С вокзала? — удивился я. — Кто же вас послал?
— Одна госпожа. — В голосе носильщика слышалась досада. — Ставьте его где хотите.
Носильщик приволок ящик в сени и ушел. Я
