добрый, искренний, трудолюбивый человек, пламенный патриот и примерный гражданин, больше всего пекущийся о благе народа. И если вы желаете добра своей стране, народу и самим себе, то отдавайте свои голоса за господина Дакича. Долой вора и негодяя Каначки!
Я равнодушно слушал все эти тирады во славу господина Дакича, но при последних словах меня словно прорвало.
— Правильно! Долой Каначки! Да здравствует Дакич! — вдохновенно прокричал я и изо всех сил захлопал в ладоши.
Пишта с Витой последовали моему примеру.
— Мальчик, иди сюда! — позвал меня оратор. Толпа утихла. — А ну-ка скажи этим людям, кто такой Каначки!
Я взобрался на стол и крикнул что было мочи:
— Каначки вор и негодяй!
— Повтори еще раз!
Я был вне себя от счастья: кто бы мог подумать, что мне представится случай публично высказать свое мнение о человеке, по милости которого меня выбросили из школы и которого я ненавидел всеми силами своей души?
— Каначки вор, мошенник, мерзавец и негодяй!
— Вот тебе десять динаров, — сказал оратор. — Ты их заслужил. Смотрите, он еще ребенок, но уже знает, за кого надо голосовать. Откуда он это знает? Сердцем чувствует, господа хорошие, одним своим чистым детским сердцем, которое всегда безошибочно отличает добро от зла. Да здравствует Дакич! Турин, ставь вино! Пейте сколько хотите! И помните, вас угощает господин Дакич!
— Спасибо, но мы выпили уже целый литр, — попытался отказаться доктор Сем. — Больше не можем.
— Значит, вы против народа? — загремел оратор, а толпа мигом окружила друзей, готовая в случае отказа растерзать их на части.
— Я полагаю, что мы с народом! — сказал отец. — Турин, литр белого!
— Послушай, мальчик, — обратился ко мне оратор, — хочешь заработать?
— Хочу!
— Писать умеешь?
— Как угодно — и славянскими и латинскими буквами. А доктор Сем выучил меня даже греческим.
— Да, да, альфа, бета, гамма, дельта… Вот тебе мел. Будешь ходить по улицам, и всюду, где тебе понравится, пиши: «Да здравствует Дакич!», «Голосуем за Дакича!» Я заплачу тебе пятьдесят динаров. — И обратился к Вите с Пиштой: — Может, вы тоже займетесь делом?
— Конечно, — ответил я за них. — Папа, ты разрешаешь?
— Пожалуйста… По крайней мере, поупражняетесь в чистописании! — сказал он и громко запел:
Гей, грянул выстрел в Видине,
Слышно было в Чустендиле.
А доктор Моисей Сем замурлыкал старую песенку.
— Вперед! — скомандовал я своей гвардии.
Мы расписали двери Турина и двинулись дальше. Соседняя улица вывела нас к школе. Мы в растерянности остановились.
— Пишите! — распорядился я после недолгого раздумья. — Нечего ее щадить! Она нас не жалела.
Мы исписали уже всю стенку лозунгами: «Да здравствует Дакич!», «Голосуем за Дакича!», как вдруг я сообразил, что мы тратим мел на одного Дакича.
— Стой! — крикнул я ребятам. — Мы совсем забыли про Каначки.
— Правильно, — отозвался Пишта и тут же огромными буквами вывел: «Долой вора и негодяя Каначки!» А Вита нарисовал под лозунгом осла и приписал: «Это Каначки! Хотите, чтоб вашим депутатом был осел?»
Мы обходили улицу за улицей, оставляя за собой сотни дакичей и каначки. Наконец запасы мела, который нам дал оратор, иссякли, и я предложил подкупить еще мела на свои деньги.
— Ты что, сдурел? — накинулся на меня Вита. — Зачем нам это надо?
— Затем, чтоб вор и негодяй провалился на выборах! Из-за его милого сыночка нас вышибли из школы. Ну и короткая у тебя память.
— Подлиннее, чем ты думаешь, только я все равно не дам ни динара!
— Я дам! — сказал Пишта. — Каначки плохой человек.
Вита пристыженно понурил голову.
— Чего лезешь не в свое дело? — глухо проворчал он. — Ну ладно, сколько с меня?
Мы купили три коробки мела и трудились в поте лица до самых сумерек. Почти все дома в городе были разукрашены нашими каракулями.
Оставшиеся до выборов пять дней были самыми длинными в моей жизни. Я испытывал нетерпение человека, ожидающего на вокзале поезда. Я просыпался чуть свет, работал в огороде, подметал двор, читал, писал, старался днем поспать, бродил по городу, удил рыбу на Паличе… Я просто не находил себе места. Не думай, сынок, что я так переживал за господина Дакича. В конце концов, мне было совершенно безразлично, кто займет депутатское кресло — богатый помещик или еще более богатый фабрикант. Но в глубине души мне все же хотелось, чтоб господин Каначки с треском провалился. Тогда я был бы отомщен. К тому же я чувствовал, что провал Каначки внесет в мою жизнь что-то светлое и прекрасное. Несмотря на все наши злоключения, во мне жила надежда на что-то хорошее, что ожидает меня впереди.
Наступил день выборов. Все мои страдания как рукой сняло, когда я узнал, что господин Каначки не прошел в депутаты. Такое событие надо было отметить, отпраздновать с подобающей случаю пышностью. У меня оставалось немного денег, и я пригласил Пишту с Витой в кондитерскую — лакомиться пирожными с лимонадом. А Даше, Милене и Лазарю купил медовых конфет, от которых, если верить написанному на кульках, «человек поздоровеет, станет сильным, точно лев».
Весь мир как-то сразу похорошел в моих глазах.
«Если хочешь увидеть чудо, верь в него, и оно придет», — сказал поэт. А я верил в него твердо и непреклонно.
Дня через три после выборов отец пришел с работы неожиданно рано. Он был в самом отличном расположении духа, смеялся, шутил, балагурил, и слова его заражали всех такой же веселостью и радостью.
— Господа графы, — обратился он к нам с Витой, — нуте-ка быстренько умойтесь и обуйтесь! Чтоб выглядели так, будто вас только что вынули из коробки!
— А куда мы пойдем? — спросил Вита.
— На придворный бал! — засмеялся отец. — По приглашению их высочеств королевичей Андрея и Томислава!
Я знал, что это значит. Догадка моя превратилась в уверенность, когда мать, вся в слезах, проводила нас до ворот. Отец, держа нас за руки, шагал с гордо поднятой головой. И весь он был такой просветленный и величавый, что я невольно залюбовался им.
Я молчал, боясь каким-нибудь случайным словом разрушить все это волшебство. Вскоре мы подошли к школе. Рабочие смывали со стен наши лозунги.
— Вот они, врата рая! — смеясь, сказал отец, подходя к дверям.
Директор встретил нас приветливо и сердечно, предложил отцу сигарету, а нам с Витой фруктовый сок.
— Вы, сударь, умный человек, — обратился он к отцу. — Смею надеяться, что вы правильно поймете меня. Каначки был тогда депутатом, и я бы лишился места, если бы не поступил так, как поступил.
— К сожалению, это правда, — вздохнул отец. — Могут ли мои сыновья завтра же
