И атака — психическая, в полный рост. Ух-х-х, было дело, до сих пор коленки трясутся! — оживленно заговорил тот, которого назвали Кузьмой — плечистый молодец, вряд ли старше меня.
Я вспомнил — и у меня в коленках тоже потяжелело.
— Там еще песня была… — я почесал переносицу.
— Верно… Но — песня не для этого места и времени. Особая песня. Пойдем уже, мы картошечку в мундире отварили, да с лучком зеленым, да со шпротами в масле м-м-м-м…
Мой рот наполнился слюной, но на провокацию преторианца я не поддался.
— Сначала — к консулу, потом — картошечка. И с меня — гостинцы, мужики. Знаете, как я рад вас видеть, а?
Даже и сам не представлял, что соскучился по соотечественникам. Конечно, я общался с Феликсом в Зурбагане, но — это другое. Душа уже грустила по нашим посконным угрюмым рожам, для которых улыбка — есть проявление радости и веселья, а не вежливости и доброго расположения. По простой и практичной имперской одежке, незамысловатой и такой вкусной еде, по фуражкам и сапогам… И по родной речи, конечно.
— Ну, к консулу так к консулу. Федоры-ы-ыч, визитера примешь?
— А кто там? — раздался молодой голос.
— Земляк! Офицер! Вроде как ИГО даже.
— ИГО? Иго-го! То есть — ого-го! Его-го то мы и ждали!
Преторианцы заржали. У них тут была какая-то своя, особенная атмосфера. Но этот Федорович мне уже определенно нравился.
От интерьера здания консульства веяло домом. Ковер и картина с медведями на стене, блестящий самовар, фарфоровая чашка с отбитым кусочком и трехлитровая банка с солеными огурцами на столе. И весь какой-то всклокоченный, с нечесаной шевелюрой и расстегнутой до пояса сорочкой худощавый молодой человек в пенсне.
— Эм-м-м, позвольте представиться — Иван Федорович Растропович, здешний консул… А вы, собственно…
Я представился и ответил на рукопожатие, Растропович с видимым облегчением рухнул на диван, достал сигару, откусил кончик и завертел головой в поисках огня. Наконец он нашел бензиновую зажигалку, раскурил и, выпустив целый сноп дыма, заговорил:
— Значит, три дня назад зуавы вошли в город — как на параде. Ну, фески, шаровары, вувузелы…
— Вувузелы?
— Вувузелы, да. Не перебивайте. В общем, целая рота — полторы или две сотни вооруженных до зубов головорезов. Сначала они бесчинствовали на наших дорогах и на Руанте — досматривали всех торговцев, кроме гемайнов — те могли и выстрелить в ответ…
— А я слышал — гемайнам хуже всех приходилось…
— Приходилось — и уходилось. Двух избили, потом из Наталя начали караваны ходить, по двадцать-тридцать человек охраны. Это было бы настоящее сражение… Так о чем это я? Они прибыли под самую ратушу и заявили, что являются гарнизоном города Сан-Риоль, и теперь этот самый город должен предоставить им место постоянной дислокации, довольствие и денежное содержание. А они будут мужественно тут всех охранять. И всё это происходит на том самом основании, что Сан-Риольская делегация участвовала в Континентальном Конгрессе и теперь должна подчиняться его требованиям в соответствии с демократическим принципом большинства. Ну, а пока — зуавы собираются провести церемонию спуска флага города и поднятия штандарта Федерации — как и в любом другом населенном пункте от побережья и до двадцатой параллели, и через два часа все порядочные люди должны быть на площади, чтобы на всё это с восторгом любоваться. Каково, а? Мэр Сан-Риоля, наш доблестный Конрад Гринвальдус, тут же заявил, что скорее наденет шляпу, отрастит бороду, обмотается с ног до головы патронташами и ускачет на мустанге в вельд, чем позволит поднять над ратушей ультрамариновый флаг с золотым солнцем. И тут же послал за всеми депутатами городского совета, чтобы немедля решить, что делать дальше…
— И что, много в Сан-Риоле оказалось сторонников Федерации?
— Так не меньше четверти, а то и трети мужского населения. Тут же и деловые связи, и родственные, и политические предпочтения, и фигура Артура Грэя… Увидев в зуавах силу, которая сможет переломить ситуацию и одолеть «сепаратистов», они вывалили на площадь и приветствовали зурбаганцев как родных братьев. А те раздавали флажки с солнышком и поздравляли всех с таким знаменательным днем, и рекомендовали держать оружие под рукой.
— Провокация, как есть провокация! — не выдержал я.
— В общем, один сержант-зуав полез на часовую башню менять флаг, солдаты Федерации выстроились внизу… Равнение на знамя, вувузелы ревут…
— Вувузелы?
— Дались вам эти вувузелы! Ну да, обстановка напряженная, и сержант этот уже потянул местное знамя с розой вниз… А мэр Гринвальдус — он ведь полез за ним! И на виду всей толпы, у них там прямо на крыше завязалась настоящая потасовка! Сержант был здоровяком, мэр — пожиже, но дрались они будь здоров, и… — он вспомнил о сигаре и затянулся.
— И — что? — это действительно было захватывающе.
— И — оба сверзились на брусчатку, прямо сверху, разбились насмерть! Что тут началось — настоящий ад! Одни считали героем и мучеником Гринвальдуса — знамя-то с розой до сих пор на ратуше! А другие — называли его сумасбродом и фанатиком, а зуава — настоящим патриотом. Всю ночь город не спал, обсуждали, судили-рядили… Потом началась стрельба и весь этот бардак… Сейчас в ратуше сторонники независимости раздают оружие, а зуавы отступили к судостроительной верфи — наверное, ждут подмоги с моря.
— Пушки! Береговая артиллерия! Восьмидесятимиллиметровые протекторатские орудия! — вскочил я со своего места.
— А откуда вы…
— Не важно! Где они?
— А вам-то какое дело?
— Если пушки будут под контролем риольцев — можно будет выиграть время. Флот Федерации не сможет так просто высадить десант в гавани, всего лишь пара залпов — и их отпугнут. Тогда можно будет успеть!
— Успеть что? — пенсне на носу Растроповича подскочило, — Мы не станем лезть в местные разборки. И я не стану вам помогать.
— Станете, — я сунул ему в самое лицо «индульгенцию», собственноручно подписанную Императором, и консул вскочил со своего места и вытянулся в струнку, — Мы можем эвакуировать женщин и детей из города, пока река свободна и в нее не вошла эскадра Грэя. Я видел — в городе уже началось мародерство.
— Да где вы найдете на это корабли? Откуда? Вы представляете, какой это объем работы? Вы что, волшебник и знаете магические слова?
— Знаю, — внезапно усмехнулся я, — Еэр аан дие Вадер, ен Зин, ен дие Хейлиге Геес!
Идея была на грани безумия, но на сей раз у меня по-настоящему имелся шанс хоть что-то сделать, хоть кого-то спасти. Во-первых, мне нужен был телеграф, во-вторых — Винке, и в третьих — я собирался предложить своим соотечественникам пойти на смерть.
