Когда сэр Дэнверс Кэрью, для которого Эдвард Хайд был полнейшим незнакомцем, случайно повстречал его на прогулке, приподнял шляпу и вежливо спросил, как ему пройти в какой-то ресторан, моё другое «я» увидело в этом благоприятную возможность для себя и тут же ухватилось за неё. В ту роковую ночь любой заговоривший с Хайдом был обречён — столь велик оказался его гнев на всё человечество, — однако один лишь вид этого пожилого интеллигентного джентльмена и та вежливость, с которой он изъяснялся, словно бы и не замечая убожества своего случайного знакомого, возбудили ярость Хайда до крайней степени. Он впал в безумство, — однако я избавлю вас от подробностей, поскольку они и без того слишком живо были описаны в газетах на следующий день. Достаточно сказать, что у сэра Дэнверса не имелось ни малейшего шанса и что жизнь его была словно солома под ногами безумца.
Что же испытывал Хайд после совершения преступления? Естественно, отнюдь не угрызения совести. Его охватила страшная паника. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что на дорожке никого, кроме него и мертвеца, нет, поспешно ретировался в Сохо, где сжёг все документы, связывавшие его с Джекилом, и оттуда бросился по этому адресу, дабы скрыться в теле того, кто был выше подозрений.
Его месть была абсолютной, хотя и самоубийственной, ибо Джекил после первого же приступа вины отказался от двойной жизни. Я символично сломал каблуком ключ, с помощью которого Хайд имел обыкновение входить в лабораторную секцию дома, а затем сообщил Аттерсону — после того, как передал ему прощальную записку, подделав на ней почерк Хайда, — что меня уже ничего более не связывает с этим типом. Сразу после этого я начал активно действовать, чтобы хоть отчасти компенсировать тёмное существование Хайда. Впервые за несколько лет я вновь вернулся к врачебной практике, в основном занимаясь лечением на благотворительных началах. Я анонимно пожертвовал тысячи фунтов на реконструкцию трёх крупнейших лондонских больниц. Кроме того, я постарался возродить связи личного характера, и в первую очередь старую дружбу с Гесте Лэньоном, покончив тем самым с долгой ссорой, которая десять лет назад достигла такой степени, что мы даже перестали разговаривать. Каждый миг моего бодрствования был посвящён улучшению моего собственного клочка мира — падение, признаю, после всех этих юношеских идеалов о поднятии человечества на новый уровень, но всё же путь более реалистичный и с более осязаемыми результатами. Это было всё, что я мог делать, чтобы искупить преступление, за которое, как теперь знаю, искупления не существует. На протяжении трёх месяцев я был вполне доволен собой.
Увы, именно эта удовлетворённость и привела меня к краху. Ловушка, которой стоит остерегаться, надев власяницу и посыпав голову пеплом, заключается во впадении в тщеславие из-за собственного благородства, что противоположно самому его смыслу. Я начал воспринимать себя как человека вполне благочестивого и впервые за множество недель утратил бдительность. Я почувствовал, что конец наказания, которое я сам возложил на себя самого, уже близок. Одна нечистая мысль — вот и всё, что требовалось. Я прогуливался по Риджентс-парку после целого дня самопожертвования, когда — без всякого предупреждения и за время меньшее, чем требуется на рассказ об этом, — внезапно произошло превращение. Генри Джекил, врач и некогда учёный, вызывавший уважение и восхищение у всех, кто его знал, исчез. На его месте стоял Эдвард Хайд, убийца, чья голова могла принести тысячи тому, кто окажется достаточно удачливым, чтобы арестовать его.
Ужас, охвативший меня, когда я внезапно оказался в облике, который надеялся никогда больше не принимать, исчез в миг перевоплощения. Его место заняла слепая паника. Хайд находился в нескольких километрах от безопасной лаборатории, посреди города, кишащего констеблями. Его описание было известно всему Лондону. Каким же образом вернуться? Как отведать той смеси, что была его единственным спасением? Через мгновение ответ пришёл: Лэньон! Окончательное восстановление дружеских отношений между ним и Джекилом произошло накануне вечером за ужином. Человека, который отказался помочь безумному учёному тремя десятилетиями ранее, ещё можно склонить на свою сторону. Окольными путями Хайд добрался до укрытия и написал записку от имени Джекила: дескать, необходимо срочно доставить в дом Лэньона из лаборатории Джекила указанный ящик с химикатами и выдать его по требованию. Лэньону не следует никому об этом рассказывать, и даже слуги не должны находиться в доме в полночь, когда прибудет посыльный. Записка была проникнута таким отчаянием, что ни один истинный христианин не смог бы отказать содержащейся в ней просьбе. Хайд отправил письмо и принялся нетерпеливо ожидать полуночи. В назначенный срок…
— Думаю, вы рассказали достаточно, доктор, — прервал его Холмс. — Ухудшение здоровья Лэньона, повлекшее за собой его преждевременную смерть, началось именно с той ночи, когда на его глазах произошло перевоплощение.
Джекил мрачно кивнул:
— Искушение раскрыть тайну самому ярому оппоненту было слишком велико. Джекил отличался скрытностью, Хайд же только и жаждал, что продемонстрировать свой триумф. Полагаю, смерть Лэньона — ещё одно убийство, которое можно мне предъявить.
— Отсюда вполне естественным образом следует, что изоляция Джекила возобновилась, поскольку тот и сам толком не знал, когда и где может произойти перемена.
— В этом-то весь ужас, мистер Холмс. В порошке содержалась некая примесь, придававшая снадобью его чудесную силу, — примесь, воссоздать которую невозможно. Я знаю, потому что обошёл буквально все аптеки в Лондоне. Без неё я обречён, ибо мне удаётся оставаться в данном состоянии лишь посредством предельной концентрации. Сколь быстро может разыграться трагедия, вы могли убедиться в свой прошлый визит, когда я едва успел выставить вас из комнаты, прежде чем произошло перевоплощение. Совершенно не навредив самому Хайду, преступления этого человека наделили его господством над прежним хозяином. И в то же самое время они окончательно решили нашу судьбу. Возможно, моих слуг и встревожило то отчаяние, в котором я пребывал после этого открытия.
— А вы не пытались исследовать порошок, чтобы определить характер примеси? — спросил я.
— Пытался и потерпел неудачу, доктор! — вскричал Джекил. — Несомненно, будучи медиком по образованию, вы знаете, что на нашей планете существует бесконечное количество веществ, так что все попытки за одну лишь человеческую жизнь выявить то случайное вещество, чьи свойства не соответствуют свойствам любых других, совершенно безнадёжны.
Холмс кивнул:
— Доктор совершенно прав, Уотсон. Но даже если бы наперекор всем законам природы ему всё-таки повезло натолкнуться на ключ к загадке, его шансы на повторение точного соотношения примеси и основания, необходимого для достижения требуемого эффекта, астрономически малы. Пожалуй, соотношение один к двадцати триллионам не будет в данной ситуации надуманным. Я сам в некотором роде поклонник химической науки, доктор Джекил, — добавил он скромно.
Я хлопнул себя по лбу:
— Чёрт возьми, ну конечно же! Я совсем забыл! Холмс! Вы же химик. Там, где знания одного человека потерпели неудачу, другой может добиться успеха. Что скажете, доктор? Позволите Шерлоку Холмсу исследовать примесь?
