Мама помогала революционерам, бандиты схватили ее и убили. Она хорошо пела и знала много песен. Вот я сейчас попробую…
Серебряные денежки, серебряные денежки…
Суан Фу запел, и голос его оказался высоким и чистым, как девичий. Только звучал он робко, скованно, на долгих нотах дрожал и прерывался — ему не хватало свободы и глубины.
И все же старая Зу заслушалась. Песня словно окутала ее, и женщина погрузилась в нее, отдалась на волю этой издавна милой сердцу мелодии.
И вдруг исчезло все, остались одни только звуки — то низкие и глубокие, то упруго вздымающиеся и парящие в вышине — это была сама душа певца, открывшаяся слушателям, передававшая все волнение его сердца.
Всю ласку и негу, всю свежесть и легкость улавливало чуткое ухо старой Зу. Она сидела зачарованная. А потом вдруг очнулась — слова-то у песни были совсем иные:
Снова весной день окрылен,
Девушки сеют весело лен.
Персик расцвел, он рад январю.
Парни на пашне встречают зарю.
А в феврале совсем не до сна
И борона в поле нужна.
— Да ведь это мотив «Серебряных денежек», только слова другие! — всплеснула руками старая Зу. — Никак ты и впрямь мео!
Суан Фу засмеялся:
— Это моя мама сама придумала новые слова и назвала песню «Календарь пахаря».
Только сейчас они заметили, что их слушает уже человек десять, — это собрались соседи. Кто знает, сбежались ли они на голос Зу или позвала их новая песня, но к тому времени, когда с охоты вернулся муж Зу, дом был битком набит.
Старый Зу, высокий краснолицый мужчина с ружьем через плечо и в маленькой шапочке черных мео на макушке, бросил к очагу фазана в золотых и огненно-красных перьях и воскликнул:
— Гость в доме! Как хорошо!
В тот вечер он сам приготовил фазана и курицу, поставил вино и пригласил Суан Фу к торжественной трапезе. Так черные мео в Шеоми выражают свое уважение к гостю.
Каких только яств тут не было — и мясо с приправой, и похлебка из фазаньих потрохов, и тушеные куриные крылышки с маринованными побегами бамбука, и, конечно же, непременное на праздничном столе у мео блюдо, приготовленное из крови птицы!
Зу был намного старше своей жены, но глядел совсем молодцом — гладкое румяное лицо, редкие пучки седых усов, торчащих над уголками рта. Задорно заблестели повеселевшие от вина большие глаза с припухшими нижними веками.
— Ешь, канбо! Будь как дома.
Старый Зу взял палочки, порылся среди кусков и торжественно положил на тарелку перед Суан Фу сердце фазана — хорошо прожаренное, ставшее темно-лиловым, оно было величиной с большой палец.
— Я не буду, — решительно замотал головой Суан Фу и поспешно убрал сердце со своей тарелки — положил рядом с блюдом.
— Почему?
— Я из рода Зиангов. Люди моего рода никогда не станут есть сердце животного или птицы.
— Канбо! Значит, ты и вправду из Зиангов? Выходит, ты чтишь обычаи предков!
Старый Зу разволновался. А Суан Фу невозмутимо продолжал:
— Предание говорит: жили когда-то на свете два родных брата, были братья людьми мео и принадлежали к роду Зиангов. И вот однажды решили они принести в жертву петуха. Сварили его братья, а когда доставали из котла жертвенное мясо, то не нашли петушиного сердца, и каждый брат подумал на другого, что тот тайком его съел. Злые люди подбили старшего брата на неслыханное злодеяние — убить младшего и отыскать петушиное сердце. Так он и сделал, но сердца не нашел. А когда вычерпали все из котла, увидели — петушиное сердце пригорело и пристало ко дну. С того самого дня и поклялись люди рода Зиангов не есть никогда сердце птицы или животного и помнить: брат должен верить брату, они не должны чинить друг другу боль и слушать злых людей.
Старый Зу положил палочки на стол и долго сидел ошеломленный. Оставляя на щеке дорожку, сбежала слеза и застряла, блеснув, в его редкой бородке.
Старая Зу и Шео Тяй застыли, не проронив ни звука, и даже перестали прясть лен. Слышно было только, как в очаге тихонько потрескивают горящие сучья.
* * *
С того дня Суан Фу окружали в доме Зу горячей и искренней любовью.
Старая Зу обошла все село, она заходила в каждый дом, где теплился очаг, и рассказывала:
— Он наш, мео. Он из рода Зиангов. Он умеет петь и не стал есть сердце птицы.
А Шео Тяй говорила своим подружкам:
— Суан Фу и в самом деле мео. Песни знает и истории всякие. Приходите сегодня к нам — услышите.
Теперь эта небольшая семья заботилась о Суан Фу, словно о своем родном сыне, которого долго не было дома. А потом случилось совсем уж невероятное. Старая Зу однажды сказала:
— Отныне ты, Суан Фу, будешь моим младшим братом.
Суан Фу растерялся, щеки его жарко вспыхнули.
— Мне всего только двадцать пять лет, и я могу осмелиться назвать себя лишь вашим сыном.
— Нет, не годится: ты канбо, а потому будешь моим младшим братом.
А старик Зу подозвал Суан Фу к алтарю предков. Он зарезал петуха, капнул его кровью в две чашечки с вином и швырнул птицу в угол. Они с Суан Фу вместе подняли чашечки.
— Мы, мео, так говорим: есть поле, но нет братьев — пропадешь; нет поля, но есть братья — выживешь. Отныне ты, канбо, мой младший брат. Пусть наши предки станут свидетелями. А тому, кто с этим не согласится, я сверну шею, как этому петуху!
От винных паров слегка раскраснелось простодушное лицо старого Зу. Родственные чувства в их семье, как и во всех остальных семьях черных мео в Шеоми, традиционно строились на давнишних клановых связях. Здесь люди очень легко дарили свою любовь и веру сородичам, если обнаруживали взаимную слаженность мыслей и чувств и уважение к древним обычаям.
На следующее утро Суан Фу, которого переполняла растроганность и благодарность, сказал старой Зу и ее мужу:
— Уважаемые старшие брат и сестра, пригласите в дом все село — я хочу познакомиться с сородичами. Нам ведь очень многое нужно сказать друг другу…
И старая Зу, старейшина рода Зиангов, обошла все село. А ее муж обошел соседей.
— Милости просим, приходите познакомиться с нашим младшим братом. Он хочет поговорить с вами.
На что уж просторен был их дом, но даже он оказался тесен — столько пришло народа. Те, кому не хватило места, остались стоять, но никто не ушел. Плясали в печурке золотые языки огня.
