class="p1">На государственном уровне национальные меньшинства никаких притеснений не испытывали, но на бытовом нелюбовь к кавказцам проявлялась даже среди интеллигенции. Мой муж, армянин, испытал это на себе. Несмотря на то, что специалисты такого уровня ценились в этом институте на вес золота, его принялись выживать с кафедры.
– Чем я вам не угодил? – спросил он вновь назначенного заведующего.
– Слишком прямой спиной. Ты не кланяешься, когда со мной здороваешься, – был ответ.
Это был тип плебействующего учёного. Он собирал на всех непокорных компроматы и носил их ректору в папке с ботиночными тесёмками. Даже в такой «помойке», как называли институт преподаватели, самой склочной была кафедра гидравлики. Коллектив кафедры распался на несколько воюющих групп. Заседания кафедры превратились в сплошное выяснение отношений и разбор склок. После одного из таких собраний мой муж встал и спросил:
– По какому праву вы, господа, залезли ко мне в карман и украли два часа?
Создалась поистине комичная ситуация – Министерство образования требовало отправить моего мужа в алжирский филиал Института нефти и газа заведующим кафедрой, ректор и партком, считая ценным специалистом, всячески этому противились, а заведующий кафедрой мечтал выбросить непокорного армянина из института.
Наконец, не выдержав демонстративного неуважения со стороны подчинённого, новый заведующий кафедрой отправился к ректору с доносом.
«Не трогать!» – коротко сказал тот…
В 70-е годы кумовство и непотизм проникли и в научные круги.
Не удивительно, что во время перестройки многие ученые занялись бизнесом или уехали за рубеж.
Институт им. Губкина был одним из ведущих вузов страны. В нем в 60-е годы работал как минимум десяток ученых с мировым именем. Постепенно корифеи науки ушли, а их места заняли серые, посредственные лица: хозяйственники и конъюнктурщики. Школы распались.
В итоге к 1975 году наука в институте практически сошла на нет.
С приходом нового ректора Владимира Виноградова государственный бюджет, отпущенный на науку, тратился на строительство новых корпусов, столовых, гаражей, дачных участков и жилых домов, заселявшихся ректорскими любимчиками.
Талантливым ученым приходилось в свои научные работы, статьи, книги и патенты вписывать в качестве соавторов нужных людей.
В середине 70-х мой муж подготовил для защиты докторскую диссертацию. Тема была разработана, эксперименты и расчеты закончены. Трудно сказать, сколько на это ушло бессонных ночей. Оставался сущий пустяк – оформление.
Но накануне предварительной защиты ректор вызвал моего мужа в кабинет и, пряча глаза, сказал:
– Вот что, Миша, докторскую, которую ты закончил, будет защищать Бирюков (ректорский друг). Ты у нас молодой, напишешь другую. У меня к тебе личная просьба – сделать доклад по этой диссертации на ученом совете.
Он боялся, что Бирюков не сможет ответить на вопросы комиссии!
– Вы знаете, Владимир Николаевич, – ответил мой муж, – когда Аракчеева предложили выдвинуть в члены Академии наук, один из видных учёных порекомендовал избрать и кучера государя императора.
– Тогда были другие времена, – хмыкнул ректор.
– Мораль, Владимир Николаевич, величина постоянная, – ответил мой муж и вышел.
В 1996 году с моим мужем случилось несчастье – отказали почки.
За диализ нужно было платить большие деньги. Я позвонила коллегам моего мужа по работе, которым он помогал делать диссертации. В период перестройки они заняли высокие посты в нефтяных и газовых компаниях. Им достаточно было сделать один звонок в ведомственную клинику. Но ни ректор, ни миллиардеры Черномырдин и Вяхирев не откликнулись. Я обратилась за помощью к Александру Ивановичу Гриценко, директору «Промгаза», которому мой муж сделал всю математическую часть его докторской диссертации. Рассказала, в каком бедственном положении он находится. «Ну пусть он мне как-нибудь позвонит», – был ответ. На этом закончилась их многолетняя дружба.
В поисках отца
Я был людьми унижен, как никто,
И, как никто, возвыситься я должен.
Янис Райнис
В марте 1973 года мы отмечали семейное торжество. Отец пришёл поздравить зятя, которого очень любил, с днём рождения в компании своего постоянного друга, помощника Генерального прокурора Николая Скворцова. Они привезли большую корзину с фруктами и пакет с дарами моря. Моё кулинарное искусство их мало интересовало, больше привлёк марочный коньяк, присланный в качестве подарка родственниками из Еревана.
Я боялась, что отец, выпив лишнего, начнёт рассказывать гостям о Виктории Петровне, Галине и о своих зятьях или хвастаться производственными успехами и знакомством со знаменитостями.
Особенно неловко мы с мужем чувствовали, когда он дарил нашим друзьям свой портрет с дарственной надписью. Напрасно я пыталась деликатно намекнуть, что посторонним людям его портрет как-то ни к чему. «Ненормальная, – говорил он, – на моих фотографиях и поздравительных открытках люди делают карьеры». Это была горькая правда. Убеждать его в том, что в нашем окружении таких конъюнктурщиков нет, было бесполезно. Он давно отвык от общения с порядочными людьми.
Нагрузившись коньяком, Коля Скворцов принялся ухаживать за моими подругами, а отец отправился в детскую играть с двухлетним внуком. Там, лежа на полу, он собирал с ним железную дорогу.
Наконец, гости стали расходиться. Я вызвала машину через помощника Леонида Ильича. Коля Скворцов, сев в кресло, мирно уснул под моего любимого Челентано. Отец прикорнул рядом с железной дорогой. Двухлетний сын, Андрей, привалившись к деду, играл паровозиком. Старший сын, Тео, сидел рядом и делал уроки. Так иногда завершались визиты дедушки к внукам.
* * *
В августе был день рождения нашего младшего сына. Яков Ильич пришёл, когда гости разошлись.
– Ряд волшебных изменений чудного лица! – сказал муж и присвистнул, увидя тестя на пороге.
– Внутри, Миша, ещё гаже, – сказал он, укладываясь на диван.
– Откуда ты, прелестное дитя? – спросила я ласково.
– Не имеет значения, – буркнул отец, уставившись в потолок. – Много будешь знать, скоро состаришься.
– А все-таки?
– Ну чего ты пристала? Ну, собрались, посидели подонки всех мастей. Заваль всякая. А что? – Он вызывающе посмотрел на меня снизу вверх.
– Ладно, отсыпайся, – сказала я, бросая ему плед и подушку.
– А что, дедушка заболел? – испуганно спросил мой младший сын.
Пока я убирала со стола, отец молчал.
– Ты не очень на него дави, – сказал мне муж. – Кажется, что-то случилось.
Отец достал пачку сигарет и закурил.
– Свинья я всё-таки, – сказал он и закашлялся, – бабский добытчик. А на кой мне это? Все мое богатство – зубная щётка. Красная, с обломанным кончиком, наполовину облезлая.
– Что ж новую не купишь? – полюбопытствовала я.
– Жду, когда жена или любимые дочери позаботятся. Видно, не дождусь.
Я вышла из комнаты и, вернувшись, положила ему на грудь новую зубную щётку, тоже красную. Он долго вертел её в руках и вдруг заплакал:
– Коля мой погиб четыре дня тому назад…
Николай Скворцов, при всех его недостатках, был очень
