Тимур вытащил ствол, быстро оглядел его – и ловко передернул затвор.
С оружием он явно на «ты».
Тимур выглядел пугающе. Кровь из разбитой губы залила свитер – и белые ножницы стали бардовыми…
Взгляд сосредоточенный – и очень жесткий. Стальной.
Тимур посмотрел на Костю так, словно готов был застрелить его за то, что тот еще не выбрался из машины.
– ШЕВЕЛИСЬ! – рявкнул он. – Вылезай! НУ!
Костя полез. С таким Тимуром спорить совершенно не хотелось.
Все вокруг кружилось и переворачивалось, он дважды делал перерыв. Его чуть не вырвало.
Сзади грохнул выстрел.
Наконец Костя кое-как выполз и разогнул вопящий позвоночник. Поморщился.
Чтобы не упасть, оперся о раскрытую дверь.
Кровь стекала с разбитого затылка, с губ, из носа – заливала асфальт. Костя завороженно смотрел на капли – а затем собрал всю жидкость, что была во рту, – и сплюнул.
Послышался новый выстрел, а затем еще и еще – уже без пауз. Костя поднял голову.
К ним неторопливо шел тот мужик, который до этого держал полицейского за шею. Его щеки и подбородок покрылись красными пупырышками, глядел он зло, исподлобья.
Пули останавливались в двадцати сантиметрах перед ним – и сплюснутыми блинчиками соскальзывали на дорогу. Словно впереди мужика высилась невидимая бетонная стена…
– Что за… – прошептал Костя.
Он зажмурил – а затем широко раскрыл глаза.
Ему мерещится – или это в самом деле происходит?
– Беги, черт тебя дери! – закричал Тимур из машины. – Ну же! Костя! Беги!
– Нападение на полицейского, – зашипела рация, Рихтер пришла в себя. – Шпильфлехе Зильбербурганлаге! Нападение на полицейского…
Машину сдавило так, будто сверху ее прижал гидравлический пресс. Костя оторопело отошел, поражаясь тому, как под таинственной силой гнулись железные рамы и отлетали шины.
Потрескавшееся лобовое стекло лопнуло, полицейская закричала.
Тимур лежал на крыше – и продолжал стрелять. Пули все так же убивались о незримую преграду.
И тут Костя заметил, что за первым мужчиной неуклюже плетется второй – тот самый прикованный наручниками седой, из отеля. Томас Зезё, или как там его…
Но теперь он выглядел иначе…
Его левый глаз уплыл вверх по черепу, нос изогнулся вкось, а все лицо стало ассиметричным и уродливым.
Томас смотрел себе под ноги. В одной руке он держал моток проволоки, а другой – неистово чесал плечо.
Костю затрясло. Он уже где-то это видел…
Внутри пробудился животный, первобытный страх. Все поплыло.
Что-то скреблось в памяти.
Что-то страшное, ужасное.
Невыносимое.
На миг Костя наблюдал сразу две картинки: приплюснутую машину перед собой, всю в дымке, как во сне, – и очки, криво сидящие на носу.
Надо их поправить…
Голова! Голова!
С укором смотрели на него небольшие светло-серые глаза…
И кровь. Повсюду лужи и брызги крови…
Костя приложил руку ко рту – его чуть не вывернуло.
– БЕГИ!!!
И он – побежал. Не разбирая дороги, без оглядки.
Зрение сузилось – и в той точке, которую он теперь видел, просматривался лишь проход между редкими колоннами – прохожими немцами и немками.
Костя убегал – и не вполне это осознавал. Он был как дикий зверь, поддавшийся инстинкту самосохранения – и отчаянно спасавший свою жизнь.
Только ритм сердца – бух, бух, бух, – как двигатель, ревел внутри. Он подгонял.
Костя не смог бы остановиться, даже если бы захотел.
В какой-то момент сознание помутилось – и Косте стало казаться, что он сменил облик. Из слабого, привязанного к земле жалкого человека Костя превратился в свистящий неуязвимый ветер.
Словно он взобрался на трехтысячную вершину, прыгнул с нее – и теперь летит, куда хочет.
Он был свободен, как вихрь…
Как Ко-о-ос-с-с-с-стя-я-я! – шумело в ушах.
Ко-о-ос-с-стя-я-я…
Растерлись кости и растаяла плоть – он бестелесный и вольный, как никто на свете.
Костя рассекал воздух, как нож, – ни одна душа не могла его остановить.
С какой скоростью он мчался! Да кто осмелится его догнать?!
Он – ветер! Он – Костя!
Затем Костя вернулся в свое тело – но на себя и все вокруг глядел сверху, как со спутника.
Предметы стали отчетливыми – настолько, что он в миллиметрах мог измерить родинку или затушеванный прыщик на лицах прохожих.
Они, погруженные в себя, его не замечали. Утесами проплывали мимо и навеки оставляли в памяти свои лики…
Темноволосый, на носу прозрачные квадраты. Супится и торопится.
В руках клетка. В клетке белка.
Белка кричит.
Мир в руках человека… – подумал Костя.
Светлые вьющиеся волосы, на губах смех и алый воск. К уху прижат черный прямоугольник.
Удовлетворенный вниманием взгляд. Цокот копыт.
Потомство! Потомство! Потомство!..
Девочка лет семи, замотана теплом красного и синего цвета, овечьей природы. Желтая нить, в палец толщиной, выходит из ноздри и исчезает в облаках…
Девочка смотрит на мать – а та уставилась на дорогу.
Мать тоже красная, но – холодная. Она не дает тепла.
И через сто лет будет так же… – подумал Костя.
Костя нахмурился.
А я? Что делаю здесь… я? – спросил он.
Костя оглядел себя – качающегося из стороны в сторону, заливающего багровой жидкостью тротуары Штутгарта.
Упрямо прущего вперед.
Он бежит… Но – куда?
Зачем?..
Ответ пришел сам собой, из глубин души: Костя мчится не куда-то, а откуда-то.
Потому что стремиться ему – некуда.
«Хочу домой», – сказал тогда Тимур. И сейчас Костя вдруг понял, что тоже хочет домой. Тогда бы ему было куда воротиться…
И как только он об этом подумал, так сразу же осознал, что у него нет дома. Слово это вмиг наполнилось смыслом.
У всех был дом – место, куда можно вернуться. Где тебя ждут, где тепло и сердечно – или хотя бы порой так кажется.
У него – нет.
Его дом – в прошлом, а прошлое исчезло, уплыло, испарилось.
