Хотя полукруг Луны помещается над солнечным кругом и может показаться главенствующим над ним, нам все же известно, что Солнце — господин и король. Мы видим, что Луна по форме и свойствам соперничает с великолепием Солнца — что для простых людей очевидно, — и все же чело, либо полусфера, Луны лишь отражает солнечный свет. Она до того сильно стремится напитаться его солнечными лучами и обратиться в самое Солнце, что по временам совершенно исчезает с неба и появляется снова лишь несколько дней спустя. Потому мы обозначили ее фигурой «Рога».
Глава 20
НАША СЕСТРА
— Жена, — сказал Дадли. — Семеро детей.
Оконное стекло окрасилось розоватым светом, тихий закат разлился над землей молочной зарей.
— Пятеро сыновей, — добавил Дадли. — Две дочки.
Я редко видел его в таком настроении. Еще слишком слабый, чтобы ходить, он сидел на краю постели, дрожа от холода и душевных переживаний.
— Служил младшим конюхом у отца, когда я был ребенком. Клянусь, он отдал бы жизнь за отца — пошел бы на плаху вместо него. Преданность, Джон. Непоколебимая преданность. — Дадли шумно всосал воздух сквозь зубы, что, должно быть, причиняло боль его воспаленному горлу. — К черту Кэрью. Если я первым поймаю этих ублюдков, прибью их на месте, покрошу на куски…
Дадли захныкал, точно ребенок, понимая, что не смог бы срубить и тростинки. Обнаженный наполовину клинок лежал на полу, будто Дадли не хватило сил даже вынуть его из ножен.
Я подошел к окну и выглянул на главную улицу, где собралась толпа женщин, глазевших на то, как у ворот аббатства спешиваются всадники — уэльские коннетабли Файка. Тело Мартина вместе с внутренностями убрали во флигель аббатства до приезда Кэрью из Эксетера.
Я повернулся лицом к залитой розовым светом комнате. Пришло время исповеданий.
— Я отправил его назад, — сказал я. — Вчера. Он шел за мной.
— Хм. Как преданный пес.
Дадли шмыгал носом, плечи дрожали, и я заметил, что убийство Мартина Литгоу увязалось во тьме его болезненного сознания с казнью отца и мрачными воспоминаниями о несправедливых смертях. Дадли многое повидал за свои двадцать семь лет.
Наконец он посмотрел на меня, не стыдясь слез.
— Литгоу всегда было за кем присматривать. После смерти отца его место занял я. Когда я слег с лихорадкой, бедняга пошел приглядеть за тобой.
— А я отправил его назад.
Пальцы рук скрестились у меня за спиной.
— Ради бога, Джон, как ты узнал?
Этого могло бы и не случиться, но какое это имело значение? Стечение обстоятельств. Что побудило меня отправить этого несчастного на самую жуткую, самую гнусную смерть, так это…
Некое незрелое чувство к Элеоноре Борроу. И знаете, что хуже всего? Самое худшее то, что Дадли — иначе он не был бы Дадли — понял бы мои побуждения.
— Куда ты послал его, Джон?
— Назад в трактир. Проследить… чтобы ты пил достаточно много воды.
Знаю. Я знаю. Но если б я сказал, что поручил Мартину разыскать кузнеца, Дадли помчался бы по улицам, как прокаженный, пока не нашел бы того кузнеца сам.
— Не помню, — сказал он, сжимая руками голову. — Не помню, чтобы он возвращался. Тогда я видел его в последний раз, и я не помню.
— Ты, наверное, спал. Тебе надо поспать еще.
— Не могу… — Голова его опустилась ниже. — Не могу даже представить. Что… ради бога, что Литгоу делал в аббатстве среди ночи?
— Возможно, это случилось и не среди ночи. Он лежал там несколько часов.
За какое время сгорает свеча? Сколько времени она находилась там? Или кто-то позднее вставил ее в рот трупа? Пожалуй, только сумасшедший сделал бы это… да и было ли такое возможно, ведь если бы тело оцепенело, челюсти сжались бы намертво.
— А что ты делал там, Джон? Какой черт потащил тебя в это аббатство?
— Не спалось.
— Ты пошел туда в одиночку… оттого, что тебе не спалось?
