Книга Незадолго до ностальгии - Владимир Очеретный

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81

— Грустно, — согласился Киш. — Но обычно так и бывает: жертвование не возникает на пустом месте. Ему всегда предшествует чья-то гордыня или глупость, или зависть, или ложь. Беда в том, что Гамлету и Дубровскому приходится приносить себя в жертву через месть — по сути, они становятся разбойниками. А дальше Гамлет ради мести жертвует любовью к Офелии и погибает, а Дубровский ради любви к Марии жертвует местью и остаётся в живых. Они похожи на тех двух разбойников, которые были распяты рядом с Христом: Гамлет — не раскаявшийся, а Дубровский — раскаявшийся.

Марк хмыкнул:

— Здорово подмечено, Киш! Но мне кажется, ты увлёкся и проморгал эффект сопоставления: когда сопоставляешь две мысли, возникает третья, — это один из основных способов мыслеобразования. Ты взял героев двух историй, объединил их с третьей историей и у тебя возник новый смысл, который объединяет все три истории. Но как быть с тем, что Гамлет и Дубровский похожи на евангельских разбойников, только если их повесить на крестах? Мы сделали их братьями, но, строго говоря, это произвол, — сами они об этом не подозревали. Гамлет, взятый сам по себе, похож на нераскаявшегося разбойника не больше, чем тысячи других персонажей мировой литературы или хотя бы мы с тобой. Так же как Дубровский — на раскаявшегося. Ни у Шекспира, ни у Пушкина такого смысла нет. Как и этого твоего «жертвование не возникает на пустом месте»: классики выписывали месть своих героев вполне себе благородной. Остальное — твои придумки.

— С этим не поспоришь, — легко согласился Киш. — Но я не совсем понял, к чему ты клонил с этой небольшой пустотой под фундаментом, которая обрушивает всю историю? Ты хочешь сказать, что…

— Именно так, Киш, — кивнул Толяныч. — Ты говоришь: «твои неприятности», «те люди», «если они существуют», а их не существует. Ни людей, ни будущих неприятностей. Все неприятности уже произошли.

Он снял очки и стал осторожно массировать веки, словно протирал их от пыли.

— То есть как? — опешил Киш.

— Вот так, — на секунду Толяныч отвлёкся от глазного массажа, чтобы кинуть в Киша быстрый взгляд. — Меня списали и скоро забудут. Такая вот банальность.

— Постой, постой, — Киш заёрзал на сидении, приподымаясь повыше, — а как же твоё вчерашнее «Я рад, что ты согласился — как друг ты и должен был согласиться»? Как же твои подозрения, что меня к тебе подослали? Осколки информации и всё такое?

— A-а, это… — Толяныч секунду помедлил. — Это никак. Никак, Киш. Слыхал такое слово «деменция»? Похоже на «дементализация», но грустнее. Обозначает приобретённое слабоумие — не врождённое, а когда ты был вроде ничего так, не академик, но и не дурак, и вдруг у тебя резко снижаются способности к познанию и утрачиваются прежние знания и навыки. Никто об этом не говорит, но деменция очень часто идёт прицепным вагоном к дементализации. «Грустный» почти всегда означает ещё и отупевший — кто слегка, а кто до состояния мокрого полена, которое уже ничего в себя не впитывает. И вот это слово «деменция» я изучаю изнутри, на собственном, как говорится, примере. Я, как бы тебе сказать… отупел. И это даже звучит не клёво. Особенно если всю жизнь только и делаешь, что умнеешь, и вдруг — бац! — и ты уже тупица.

— Ну, нет, — Киш попытался рассмеяться, — никакой ты не тупица! Тут я с тобой точно не соглашусь!

— Согласишься, не согласишься, какое это имеет значение? Разве тут что-то зависит от твоего согласия? — желчно возразил Марк. — Не хочу сказать, что я превратился в конченого кретина, но мне лениво думать. Мозги еле шевелятся — это факт. Будто я полгода не спал, а потом без остановки продрых целую неделю, и теперь устный счёт до двух вызывает страшные головные боли. На самом деле у меня сейчас в голове не мозги, а пух и перья. Ты говорил про позитивную программу, и что я найду себя? Это одно и то же — я так и делаю. Эти высокопрофессиональные уроды сделали в моём «я» несколько чувствительных пробоин. Досадно, но можно занести в графу «расходы». Забывать — это очень по-человечески. Но отупение — это уже потеря управления собственным «я». Всё равно, что выйти из себя и не совсем вернуться. Вопрос в том, как в такой ситуации заставить мозг работать на полную катушку? Я знаю только один старый и простой рецепт: опасность. Ощути дыхание опасности и… Короче, мне нужен был спарринг-партнёр. И тут появляется старина Киш — добрый малый, верный товарищ и ещё не заплывший жиром почти-доист. Как можно было упустить такой случай?

Они встретились глазами, Марк задержал взгляд, словно желая убедиться, что передал всю палитру смыслов, и еле заметно усмехнулся. Наполнив рот табачным дымом, Киш откинулся на спинку сиденья, выпустил белую струю и подождал, пока она рассеется: ему нужно было несколько секунд для осмысления.

Главное правило философии почти-до, которую им с Марком привили в школьной юности, предписывало никогда не раскрываться полностью: не показывать истинный уровень своей силы — будь то сила мышц или мышления, воли или воображения, таланта или богатства. «Как только вы покажете свой „потолок“, победа над вами станет вопросом количества, а не качества», — вспомнилась ему одна из тех фраз, что сто лет назад они любили цитировать друг другу, полагая, будто в таких вот фразах и заключена бесконечная мудрость жизни.

Теперь он понял, чего хочет от него Толяныч: Киш должен транслировать во внешний мир, что его друг Анатолий Маркин в целом смирился с положением списанного и забытого, и занят не восстановлением утраченной информации и мыслями о реванше, а частным делом выздоровления своего ума. Это делало не столь уж важным, подослали Киша со специальной миссией уже сейчас или вдруг поинтересуются в будущем, а значит, стратегия Марка работала для разных картин мира — вопреки изначальному утверждению Киша. Более того, он чувствовал, что теперь Марк в его сознании существует в двух мирах: один просто упражняет свои мозги, другой продолжает подозревать его в связи с «теми людьми». И можно не сомневаться, эту двойственность Толяныч внёс специально, в рамках чистого поединка: то, что к Гамлету он приплёл Дубровского, как раз и подчёркивает преднамеренность раздвоения.

И теперь, когда это выяснилось, он сможет поговорить с Толянычем об их предыдущей встрече на Воздвиженке, а может, и о той, что случилась на Староместской площади.

— Браво, — негромко произнёс Киш. — Красивая победа в полном соответствии с канонами почти-до. Один — ноль.

Он повернулся к Толянычу и отсалютовал ему стаканом. Марк, усмехнувшись, проделал то же самое. Толстостенные стаканы, встретившись в воздухе, глухо звякнули, и они выпили.

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81