Шамиля стали покидать не только наибы. Его оставляли горцы, и это было страшнее. Чеченцы — опора всего движения — терпели суровые лишения, вызванные бесконечной войной. Хозяйство горца было разрушено, семья нередко голодала. К бедствиям войны добавлялась жадность новых наибов, которые пришли на смену первому поколению шамилевских администраторов, погибшему в схватках с многочисленными противниками. Начиная с 1852 года чеченцы регулярно бегут к русским укреплениям, спасаясь от голода и несправедливых поборов в имамате. Кавказский наместник воспользовался проблемами Шамиля. Воронцов распорядился выдавать беглецам продовольствие с провиантских складов Кавказского корпуса. Только за один 1852 год на Кавказскую линию горцев вышло 883 мужчины и 858 женщин.
Шамиль вел замкнутый образ жизни. Он редко участвовал в публичных мероприятиях. Мистическая таинственность хорошо работала в годы побед, когда казалось, что все устраивается божественной волей при посредничестве имама-затворника. В тяжелую годину поражений замкнутость порождала слухи о безразличии и даже корыстолюбии Шамиля. К тому же самоизоляция вела к потере контроля. Правитель не знал, что на самом деле происходит в его государстве, каковы масштабы бедствий, которые обрушились на имамат. Поэтому красноречивая речь Шамиля в ауле Эрсеной показалась чеченцам пустым звуком.
Летом 1859 года Шамиль с небольшим отрядом верных мюридов отступал под натиском отрядов громадной 200-тысячной Кавказской армии. Имама преследовал князь Александр Барятинский. Он хорошо знал Кавказ и горцев, долго здесь воевал. Став наместником, Барятинский продолжил политику Воронцова. Будучи другом императора Александра II, Александр Иванович получил щедрое финансирование своих действий по «умиротворению Кавказа». Деньги наместник тратил на подкуп шамилевских наибов, которые окончательно позабыли о высоких идеалах газавата. Как тогда говорили: «За Барятинским шел казначей, а за Шамилем — палач».
Имам отступал в высокогорный дагестанский аул Гуниб. Он все еще пытался избежать поражения, надеялся, что сможет выскользнуть из капкана, как это не раз ему удавалось. Вспоминал Гимры и Ахульго. Но тут он узнал, что горцы близлежащих селений ограбили его обоз. Налетчики забрали все деньги, золото, серебро, драгоценности, оружие, книги, платья имамских жен. По словам Гаджи-Али, у Шамиля «не осталось ничего, кроме оружия, которое было у него в руках и лошади, на которой он сидел».
Ограбленный Шамиль прибыл в горную твердыню Гуниба. У него оставалось четыреста мюридов, и он решил защищаться. 10 августа 1859 года русские войска блокировали Гуниб со всех сторон. Спустя неделю прибыл Барятинский и начал переговоры с Шамилем. Имаму предложили сдаться, а взамен обещали амнистию всем, кто был с ним в Гунибе. Кроме того, Шамилю предлагали ехать в Мекку за счет средств российской казны. «Гуниб — гора высокая, я сижу на ней, надо мной еще выше Бог. Русские стоят внизу, пусть штурмуют. Рука готова, сабля вынута», — таков был ответ Шамиля.
25 августа Барятинский дал приказ на штурм. Мюриды сопротивлялись отчаянно, но остановить наступление русских полков не могли. Наместник хотел взять Шамиля живым, а потому вновь предложил ему сложить оружие.
Барятинский сидел на большом камне в роще неподалеку от Гуниба. К нему подошел Шамиль. «Я простой уздень, тридцать лет дравшийся за религию, но теперь народы мои изменили мне, а наибы разбежались, да и сам я утомился; я стар, мне шестьдесят три года… Поздравляю вас с владычеством над Дагестаном и от души желаю государю успеха в управлении горцами для блага их», — с этими словами Кавказская война для Шамиля закончилась…
В декабре 1847 года французам сдался другой Шамиль — Абд-аль-Кадир. Слова, с которыми он обратился к своим немногочисленным соратникам на военном совете, созвучны словам Шамиля: «Поверьте мне, война окончена. Давайте же признаем это. Бог свидетель, что мы боролись так долго, как могли. Если он не даровал нам победу, то только потому, что считал это необходимым. Что еще я могу сделать для того дела, за которое мы так упорно боролись? Могу ли возобновить войну? Да. Но я буду сокрушен, и арабы будут обречены на новые страдания… Племена устали от войны и не станут больше повиноваться мне. Мы должны смириться».
Горец
ВЗРЫВ
1840 год. На Северо-Западном Кавказе стали привыкать к войне. Черкесы не покорились жестокости генерала Григория Засса и остались безразличны к мирным проектам императорского флигель-адъютанта Султана Хан-Гирея. Непокорные черкесские общества получали поддержку Османской империи, которая снабжала горцев вооружением, военными припасами, а главное, регулярно поставляла самый ценный товар — надежду. Черкесские лидеры прекрасно понимали, что отстоять свободу и независимость без внешней помощи не удастся. Они очень рассчитывали на турецкого султана. Однако венценосные обитатели стамбульских дворцов Топкапы и Долмабахче многое обещали, но мало делали.
Не желая полагаться на султанское малодушие, Россия попыталась отсечь черкесов от черноморского берега, через который они поддерживали связь с османами. «Опыт показал, что военные суда наши, крейсирующие около восточных берегов Черного моря, не могут с желаемым успехом ловить турецкие купеческие лодки, приходящие для торга с горцами, коим доставляют жизненные потребности и другого рода товары, а от них берут пленных, которых потом продают в различных местах Турецкой империи с большою выгодою, — писал командующий войсками Кавказской линии генерал Алексей Вельяминов. — Лодки сии ходят большею частью около берегов и имеют верное пристанище в устьях рек, впадающих в Черное море. Наши суда по величине не могут так близко держаться берега, а вход в устья рек совершенно для них невозможен. Единственное средство решительно возбранять доступ сим лодкам к черкесам состоит в том, чтобы построить укрепления при устьях всех рек, впадающих в Черное море, между Кубанью и Рионом. Мера сия имеет связь с одним из главнейших, по моему мнению, средств ускорить покорение горцев…» Дабы не осталось некоторой недосказанности, заметим, что главным средством покорения горцев Вельяминов считал голод, который мог быть искусственно вызван «континентальной» блокадой черкесских селений.
В 1830-х годах началось строительство Черноморской береговой линии. Ее сооружение должно было оставить горцев один на один с империей Романовых без всяких шансов на успех.
Вожди черкесов не стали дожидаться, пока Российская империя потуже стянет фортификационную удавку вокруг их земель. Они повели горцев на едва возведенные крепости Черноморской линии. Не стоит думать, что укрепления новой линии представляли собой какую-то неприступную стену. Это были наспех сооруженные форты, о которых современник с удивлением и жалостью писал: «Дивишься, как бурные волны не залили их, как буйные ветры гор не сбросили их в море». К тому же любая из этих крепостей почти не имела никакой связи с внешним миром. Дороги отсутствовали, а провиант доставлялся морем всего два раза в год. Выходить за пределы крепостных стен было смертельно опасно: горцы метко стреляли. Чтобы просто нарубить дров в лесу поблизости, комендант организовывал военную экспедицию.
Но все это незначительные трудности в сравнении с настоящим кошмаром крепостных гарнизонов — многочисленными болезнями. Сейчас черноморское побережье — дорогой модный курорт, где ежегодно отдыхают и поправляют здоровье миллионы наших соотечественников. А вот в середине XIX столетия это было едва ли не самое гиблое место во всей Российской империи. Малярия, дизентерия, цинга свирепствовали здесь, отправляя в госпитали тысячи и унося жизни сотен. Русского солдата гораздо чаще губила болезнь, чем пуля или шашка черкеса.
