Книга Диссиденты - Александр Подрабинек

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127

Мы категорически отказываемся принять такие условия и настаиваем на своем праве самостоятельно делать выбор. Мы призываем мировую общественность и участников Белградского совещания помочь нам отстоять это свое естественное человеческое право: решать свою судьбу и не быть заложниками».

Корреспонденты кое-что записывают, но особенного интереса не проявляют – не та фигура. Зато с большим вниманием и симпатией слушают Александра. Он хорошо им знаком и пользуется их благосклонностью. Он читает:

«Ответ

Вечером 1 декабря сотрудники московского КГБ втолкнули меня в машину и отвезли в свою приемную на улицу Дзержинского для “беседы”. Начальник одного из отделов КГБ Ю.С. Белов от имени Комитета государственной безопасности предложил мне в течение двадцати дней покинуть пределы СССР. Вместе со мной могут уехать мой отец со своей женой, мой брат с женой и ребенком.

Выезд должен быть оформлен через Израиль, причем мне дали понять, что отсутствие вызова от родственников и денег на визу и дорогу не будут служить нам препятствием. Мне также было объявлено, что если я не уеду, то буду арестован и против меня будет возбуждено уголовное дело. Более того, в этом случае будет возбуждено дело и против моего брата Кирилла. Однако мне сказали, что ему разрешено выехать только вместе со мной. Таким образом, он стал заложником. Я бы хотел привлечь внимание мировой общественности к тяжелому положению моего брата и к подлой тактике КГБ – тактике запугивания и террора. Несмотря на то что весь мир осуждает практику угона самолетов и захвата пассажиров в качестве заложников, КГБ использует в отношении моего брата такой же метод – метод, принятый у террористов. В осложнившейся ситуации самое тяжелое для меня – судьба брата.

В КГБ мне настоятельно советовали воспользоваться этим, как они выразились, “гуманным актом советского правительства”. Я расцениваю это предложение как откровенный шантаж.

Мне дали на размышление четыре дня, 5 декабря я должен дать ответ. И я отвечаю:

Я не хочу сидеть в тюрьме. Я дорожу даже тем подобием свободы, которым пользуюсь сейчас. Я знаю, что на Западе я смогу жить свободно и получить наконец настоящее образование. Я знаю, что там за мной не будут ходить по пятам четверо агентов, угрожая избить или столкнуть под поезд. Я знаю, что там меня не посадят в концлагерь или психбольницу за попытки защищать бесправных и угнетенных. Я знаю, что там дышится вольно, а здесь тяжело, и затыкают рот, и душат, если говорить слишком громко. Я знаю, что наша страна несчастна и обречена на страдания.

И поэтому я остаюсь.

Я не хочу сидеть за решеткой, но и не боюсь лагеря. Я дорожу своей свободой, как и свободой своего брата, – но не торгую ею. Я не поддамся никакому шантажу. Чистая совесть для меня дороже благополучия. Я родился в России. Это моя страна, и я должен остаться в ней, как бы ни было тяжело здесь и легко на Западе. Сколько я смогу, я буду и впредь пытаться защищать тех, чьи права так грубо попираются в нашей стране. Это мой ответ. Я остаюсь».

Заканчивает он свое выступление словами, которые не внес в заявление: «Если брат меня попросит, я соглашусь уехать». Тут до меня доходит смысл этой маленькой хитрости. В письменном тексте этих слов нет, и перед миром он остается Александром Несгибаемым, а друзья теперь знают, что у него и доброе сердце, готовое на жертвы. Ну и ну. Смотрю на него и дивлюсь: многому же он научился за последнее время. Кстати, уловка не удалась, не сбылись и мои упования. Мое заявление просто нигде не прозвучало, кроме этой комнаты. Оно и в самом деле бесцветно, даже не совсем грамотно, было не до того. Его «Ответ» блистателен по форме, я даже порадовался, что он так хорошо пишет и говорит, энергия, страсть проникают в душу. Жаль лишь, что злоупотребляет личным местоимением: у меня – ни одного «Я», у него – двадцать два. А не повезло потому, что корры таки ввернули заключительные слова. Ни он, ни я, да и никто из присутствующих не подозревал в то утро, насколько они пагубны, в какой скверный узел стянулась опутавшая нас веревка. Только несколько дней спустя мы поняли, что этими словами Саша принял личную ответственность за решение проблемы, тогда как в моем заявлении она обозначилась как общая в равной степени для каждого.

10 декабря собираюсь утром на работу и остановлен у порога квартиры тем же молодым человеком, который несколько дней назад предлагал проехаться на Дзержинку.

– Опять повестка?

– Пинхос Абрамович, в ваших интересах провести сегодня день дома.

– Какая трогательная забота. Это что, домашний арест?

– Нет, просто так, не советую выходить.

– А если выйду?

– Будем вынуждены вас проводить обратно.

С ним еще один, постарше, они устраиваются на лестничной площадке. Лида выносит им стулья, предлагает шахматы. От шахмат отказываются, один стул на двоих с благодарностью принимают. Следовало бы заставить их водворить меня в квартиру, но я не чувствую злости и водворяюсь сам.

На Лиду запрет не распространяется, она идет за покупками, оповещает знакомых, чтобы не заходили, звонит в Москву и узнает, что под арестом двадцать два человека. Ясно, хотят сорвать сегодняшнюю демонстрацию. В восемь вечера арест снят, едем к Спартакам.

На следующий день звонок Кирилла. Просит встретиться «где обычно». Где это «обычно», не знаю, но, выйдя на улицу, вижу его у остановки.

– Та2к ты скрываешься?

– Ты же хотел повидаться!

– Верно, чтобы ты при всех на пресс-конференции заявил о своем желании уехать. Момент упущен, но мы должны об этом поговорить.

Предвижу нелегкую борьбу. Он хочет уехать, но просить об этом Сашу не будет, а тот без такой просьбы не согласится на наш отъезд. Он готов остаться, если 218-ю статью можно сменить на 70-ю, но кто же ему ее обеспечит! Ему очень трудно, от меня требуется много терпения, чтобы распутать узел противоречий, а у меня оно на исходе. Начинаю издалека, с времяпрепровождения в укрытии, и то, что он рассказывает, меня раздражает. Соседская бабка знает, что он племянник хозяйки квартиры, на столе у него телефон, по которому он отвечает.

– Это не конспирация, а игра в нее.

– Что я могу поделать, если мне звонят сама хозяйка из санатория и девушка, которая приносит еду? Кто позвонит, заранее не знаю, приходится всем отвечать.

Не то досадно, что нет конспирации, а то, что он сам это понимает, следовательно, не отдохнул, так же тревожен. Оглядывается по сторонам, выбирает глухие переулки, говорит шепотом и меня одергивает. При этом уверен, что полностью владеет собой и просто осторожен.

– Я вчера приходил на демонстрацию, смотрел издали, с Тверского бульвара.

Смешно и досадно, полная утрата чувства реальности – конспиративная квартира и… демонстрация!

– Кирилл, что будем делать?

– Пока что скрываться.

– Хорошо, но почему бы тебе не подать заявление о выезде? Может быть, нас только запугивают и, если упрямо делать вид, что нет заложничества, его уберут? Без всякого согласия Саши.

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 127