На следующий день после того, как разбилась алебастровая статуэтка, Гленн выехал из нашей общей спальни и перебрался в комнату, которую занимал в детстве.
Поднимаясь к себе во второй половине дня, я слышала, как смеется Гленда, помогая ему разбирать вещи. Я была уверена, что именно она настояла на этом переезде, но ничего не могла с этим поделать. И все же мне трудно было поверить в то, что отношение ко мне мужа изменилось так внезапно. Если бы мне удалось избавить Гленна от влияния сестры, то я легко нашла бы путь к его сердцу, и он снова стал бы тем самым человеком, которого я знала и любила! Моей единственной надеждой был Кейт, но я никак не могла найти способ встретиться и поговорить с ним.
Я с болью в сердце заворачивала в блестящую оберточную бумагу белый свитер с высоким воротом, купленный для Гленна в Нью-Йорке, который надеялась с любовью подарить ему на Рождество. Прикасаясь к мягким шерстяным складкам, я чувствовала, как внутри меня что-то умирает.
На полу нашей спальни осталась вмятина от удара, а ключ от двери бесследно исчез. Гленн почти не разговаривал со мной с тех пор, как разбилась алебастровая головка. Встречаясь с мужем и видя, как он отворачивается от меня, как от чужой, я едва сдерживала рыдания, потому что не хотела унижаться перед ним и его сестрой.
А они, казалось, сблизились еще больше, чем раньше, и выглядели очень счастливыми. Создавалось впечатление, что неудача в творчестве только заставила брата и сестру Чандлеров теснее сомкнуть свои ряды. Но если Гленн вообще перестал замечать мое присутствие, то Гленда, напротив, не сводила с меня глаз, и это было хуже всего.
Ее взгляд — застенчивый, пристальный, изучающий — словно давал мне понять, что она готовит новый удар.
Номи была моей единственной наперсницей. Я рассказала ей свою версию произошедшего, и она спокойно выслушала меня, но ничего не стала советовать. У нее тоже не было никаких сомнений в том, что все это было организовано Глендой, которая использовала в качестве орудия мести своего сына. Но у меня не было никаких доказательств этого.
— А даже если бы они были, — задумчиво сказала Номи, — это не помогло бы тебе вернуть расположение мужа. Гленн и его сестра вновь сблизились, и он воспротивился бы любой попытке вбить между ними клин.
Их близость в эти дни была особенно заметна. Они не расставались ни на минуту, все делали вместе и постоянно переглядывались, словно читая мысли друг друга. И очень много смеялись.
Я не могла понять, как Гленн может веселиться. Его лучшая работа была уничтожена, а он ведет себя так, как будто это его больше не беспокоит. Только разве что забыл о том, что у него есть жена. Видимо, Гленда действительно заколдовала его.
Мне было больно и обидно, одиноко и страшно, но при этом все чаще наступали минуты, когда я испытывала злость. Мне вспоминались слова Трента Макинтайра, назвавшего меня «добровольной жертвой», и я давала себе слово разоблачить Гленду и показать всем ее безнравственность. Но больше всего я хотела спасти от нее Гленна и добиться того, чтобы он, для его же блага, наконец стал самостоятельной личностью.
Я сказала себе, что должна набраться терпения и ждать, пока смогу осуществить задуманное. На карту был поставлен не только мой брак, но и моя правдивость.
Один или два раза я пыталась поговорить с мужем спокойно и рассудительно, но так не смогла пробиться к его разуму. Он сразу же говорил, что я пытаюсь свалить вину на Гленду, и отказывался меня слушать. Видя такую холодность, я вспомнила, что даже в счастливые времена чувствовала, что Чандлеры — зимние люди.
После снежной бури наступила оттепель. Снег таял и ручейками сбегал по залитому солнцем склону холма, а там, где лежала тень, оседал и становился похожим на лед. Но по ночам температура падала так низко, что поверхность озера снова замерзала и теперь представляла собой прекрасный каток. В Нью-Йорке я научилась кататься на коньках, но у меня не было никакого желания вставать на них сейчас.
Наступил канун Рождества, и Пандора Макинтайр пригласила окрестных жителей провести эту ночь у костра. Все должны были принести с собой вязанки дров, домашние пирожки и рождественское печенье.
Номи тоже готовилась внести свою лепту в угощение. Ее щеки слегка разрумянились от кухонного жара, а глаза сияли, словно у ребенка в предвкушении праздника. Почти забыв о своих мрачных предсказаниях, она выглядела такой счастливой, какой мне еще не приходилось ее видеть.
Близнецы по-прежнему вели себя так, словно алебастровой головки никогда и не существовало.
Я не могла этого понять. Почему Гленн, своими собственными руками создавший прелестную скульптуру, не переживает ее потерю так, как я? Это лицо из алебастра — мое и в то же время не мое — снилось мне ночами. Я страдала из-за того, что головка была уничтожена, из-за того, что рухнул мой брак, из-за того, что я потеряла любовь мужа…
А Гленну, судя по всему, не было до всего этого никакого дела. Он был счастлив близостью с сестрой и уже явно забыл, что в свое время говорил мне о стремлении выйти из-под ее влияния.
В их поведении меня особенно беспокоило одно — казалось, они затеяли против Пандоры какую-то интригу, чтобы расстроить ее план застройки другой стороны озера. Каждый раз при упоминании этого проекта близнецы обменивались выразительными взглядами, и я не раз слышала их перешептывания, когда они считали, что поблизости никого нет. Гленн и Гленда вели себя как шаловливые и испорченные дети, с которыми нужно постоянно быть настороже, поскольку в их поступках не было ничего от взрослых, разумных людей.
В Гленде появился какой-то новый блеск, который пугал меня. Она часто одевалась в черное и иногда носила черный янтарь, который при каждом ее движении отбрасывал темные отблески, которые очень подходили ей — темной и холодной, как зимняя ночь. Сейчас сходство этой женщины с черной мраморной головкой, которую сделал с нее брат, было почти полным.
День накануне Рождества был солнечным и морозным. Прогноз погоды обещал ясную и не слишком холодную ночь. Рождественская елка уже стояла в гостиной, и мы занимались ее украшением, когда приехал Колтон.
Он вошел, нагруженный чемоданами, с улыбкой на лице. Но мы встретили его таким виноватым молчанием, что он сразу же догадался: что-то произошло.
Я взглянула на Гленна и поняла, с каким страхом он ожидал момента, когда придется рассказать отцу о происшествии с алебастровой головкой. Эта работа реабилитировала его в глазах Колтона, и он не без оснований предполагал, что может вновь потерять восстановленное с таким трудом уважение отца.
Гленда первой подбежала к Колтону, быстро поцеловала его в щеку, взяла багаж и стала помогать ему снять пальто. В этот день на ней были черные бархатные брюки и пуловер, расшитый блестящими черными бусинками. Она даже повязала голову черным шелковым шарфом, скрывшим яркие волосы, и Колтон, восхищенно оглядев дочь с ног до головы, назвал ее черным ангелом.
Я выбрала бы совсем другое слово.
