– Понимаешь, почему-то женщины от него уходят… А он ведь очень хороший человек. Я его знаю столько же, сколько Григория. Наверно, нелегко жить рядом с таким талантищем. Мне показалось, что ты сможешь. И он так к тебе потянулся…
– А я, Люда, обычная женщина, как и все те, которые от него уходили. Вашему Николаю никто не нужен, он живет искусством. Он, конечно, может зажечься человеком, но очень ненадолго. Свежие люди помогают ему перейти на новый виток творчества, но длительные отношения великому Руденко не нужны. Отработанный человек мешает, путается под ногами как раз в тот момент, когда Коля уже готов к освоению новых рубежей.
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что уже не нужна Николаю. Если я однажды тихо уйду, думаю, он даже почувствует облегчение.
– Но… у него же салон в твоем магазине!
– И что? Он станет со мной просто дружить, как дружит с тобой.
– А ты, Оксана… – Люда запнулась, но потом все-таки решилась закончить: – Ты любишь его?
– К счастью, нет. Я так и не смогла его полюбить. Думала, может быть, потом полюблю… или хотя бы привыкну… Коля, в общем-то, действительно хороший человек.
– Наверно, все дело как раз в том, что ты не смогла его полюбить! – воскликнула Люда и сморщилась так, будто приготовилась оплакать несчастную судьбу великого художника, которого так и не смогла понять и принять ни одна женщина.
– Людочка! Не расстраивайся ты так! – сказала Оксана и погладила подругу по закаменевшему плечу. – Ему не нужна любовь! С него достаточно кратковременного любовного экстаза, который заряжает вдохновением. А вся эта рутина, бытовуха… они так… неэстетичны! Разве можно написать картину «Обнаженная за варкой щей» или сработать светильник «Девушка с половой тряпкой»! В общем, мне опять не повезло…
После этих ее слов Людмила передумала плакать по несчастному Руденко и расстроилась за подругу так, что даже голос у нее задрожал.
– Оксаночка! – чуть ли не всхлипнула она. – Ну… ты уж прости нас с Гришей… мы же хотели, как лучше…
Оксана улыбнулась, а Людино лицо от ее улыбки сразу посветлело.
– Знаешь что! Давай-ка я тебя липовым чаем напою, с медом, – обрадовалась она этой своей хорошей мысли. – Одни наши с Гришей друзья прямо на даче держат небольшую пасеку. Мед натуральный! Нигде такого не купишь!
Разумеется, Оксана согласилась. Почему бы не выпить чаю с натуральным медом?
Кроме меда, Людмила наметала на стол кучу всякой снеди. От запаха сырокопченой колбасы Оксане опять сделалось дурно. Сдержать себя ей не удалось, поэтому после того, как отдышалась, ей пришлось снова отвечать на пристрастные вопросы Людмилы.
– А ты случаем не беременна? – спросила она.
– Беременна, – ответила Оксана, поскольку врать ей не хотелось. Она понимала, что Люда спрашивала только для порядка. И без всяких вопросов ясно, что она ждет ребенка.
– От Николая?
– От Николая.
– А он знает?
– Не знает.
– Но почему?! – возмутилась Людмила.
– Потому что ему все равно, – бесстрастно отозвалась Оксана.
– Глупости какие!! С чего ты взяла?!
– С того, что меня рвет чуть ли не по пять раз на день уже третий месяц, а он так ничего и не заметил!
– Н-но… он же занят… У него куча заказов! Он Грише рассказывал. Я слышала…
– Вот именно, что он занят своими заказами! Я тебе об этом и говорила! У него нет времени даже на то, чтобы просто заметить, что у меня уже давно отвратительно-зеленое лицо…
– Нет… Я все-таки думаю, что ты преувеличиваешь! – покачала головой Люда. – У беременных вообще мозги набекрень. Ты уж извини, но у меня двое детей, поэтому я про это состояние все знаю. – Она взяла Оксану за обе руки, заглянула ей в глаза и самым ласковым тоном сказала: – Милая моя, надо обязательно обо всем рассказать Николаю! Да он обалдеет от счастья! У вас сразу все наладится, вот увидишь!
Людмила, отойдя от первого потрясения, так обрадовалась сообщению подруги, что стала необыкновенно похожей на портрет кисти Николая Руденко. Оксане очень жаль было ее огорчать, но пришлось. Она осторожно выдернула свои руки из ладоней Люды и сказала:
– Я тебя прошу, ничего не говори Николаю. Я не люблю его, понимаешь?!
– Нет… я ничего не понимаю… – растерялась она. – Отец ведь имеет право знать, что у него есть ребенок…
– Я, Люда, тоже имею право… жить собственной жизнью. Я очень старалась полюбить Колю, но… у меня не получилось… Не надо его терзать! Я прошу тебя! Может быть, он действительно, узнав о ребенке, загорится снова, но я… Я не смогу поддержать его горение! Не люблю я его, Люда!
Оксана чувствовала, что подруга не в состоянии ее понять, но вернуться к Руденко лишь в угоду ей она не могла.
– Не осуждай меня, Людочка, если можешь! – бросила ей Оксана и вылетела из ее гостеприимного дома в слезах и тоске.
От Люды Оксана поехала в Репино за своими вещами. Николай с двумя помощниками занимались грандиозной картиной на шелке, которую ему заказала одна питерская гостиница для украшения холла. Оксана глянула на огромное полотно из-за спин художников. На сине-голубом фоне в виньетках, будто перерисованных из старинного издания, в художественном беспорядке были разбросаны силуэты (с самой минимальной деталировкой) архитектурно-скульптурных достопримечательностей Петербурга. Оксане очень захотелось сказать Николаю, что он в погоне за популярностью скатывается на банальности, но все-таки промолчала. К чему расстраивать? Полотно почти готово. Не переделывать же его, оттого что ей оно не понравилось. Может, у нее как у беременной и впрямь мозги набекрень!
– Оксан, там, на кухне, бутерброды с красной рыбой. Ребята принесли, – даже не повернувшись к ней, бросил через плечо Николай. – Поешь! Такая вкуснятина!
Оксана сказала, что обязательно поест, и поднялась наверх, чтобы собрать сумку. Вещей оказалось неподъемно много. Может быть, оставить кое-что? Нет! Нельзя! Николай подумает, что она специально не все взяла, чтобы вернуться. Ее уход не должен превращаться в фарс. Они расстаются окончательно. Назад пути уже не будет. Написать ему записку или не стоит? А собственно, что писать в записке? Прости-прощай? Нет, она перед ним ни в чем не виновата… Или виновата? Зачем жила у него, не любя? А он? Чем он лучше ее? Она правду сказала Люде. Каждое утро она с трудом выползает к завтраку вся зеленая от то и дело подступающей тошноты, а ему и дела нет до ее цвета лица! Впрочем, пора оставить претензии. Николай тоже может найти что ей предъявить. Не станет она ничего ему писать. И так обо всем догадается.
Оксана подошла к своему последнему портрету из гривуазно-жантильной, как сказали бы в начале двадцатого века, серии, который так и остался стоять на мольберте. Нет, все-таки изображенная на нем женщина – не она. Даже для тех мужчин, которых она любила, Оксана никогда не могла бы соорудить на своем лице подобного выражения. Для нее главным в любви было полное единение с человеком, а вовсе не чувственное вожделение. Великий Николай Руденко ее не понял. Хотя… может быть, она и не хотела, чтобы он ее понял до конца…
