— Поймите же совершенно отчетливо, Мак-Грат, — сказал Дьюкейн, — что я не пойду на ваше дьявольское предложение. Я не собираюсь платить вам ни пенни. И если вы пошлете эти два письма двум молодым дамам, я сразу же пойду в полицию и обвиню вас в вымогательстве. Не думаю, что вам придется по вкусу долгое пребывание в тюрьме.
— Ах, бросьте, бросьте, сэр, — сказал Мак-Грат, — его вялое лицо расплылось в жеманной улыбке. — Не думаю, что вы так и сделаете. А если бы вы сделали так, сэр, я бы просто продал эту историю в газету. И обе молодые дамы будут так потрясены!
— Вы настоящий негодяй, — сказал Дьюкейн.
— Не надо. Не надо. В конце концов, сэр, как мужчина мужчине — у вас столько преимуществ передо мной. Почему ваши интересы важнее моих?
Дьюкейн думал: мне нужно выиграть время. Он не станет посылать письма, пока у него есть надежда получить деньги. Я должен просто объяснить все Кейт и Джессике, подготовить их. Но как я смогу? Он сказал Мак-Грату:
— У вас выигрышная позиция, не отрицаю, Мак-Грат. Примите мои поздравления по поводу вашей сообразительности. Я обдумаю ваш проект. Мы должны прийти к какому-то соглашению, имея в виду, что ваши запросы довольно умеренны. И предупреждаю, что если вы перестанете быть умеренным, я сразу же обращусь в полицию. Но мне нужно время, чтобы все обдумать. Зайдите ко мне опять дня через два или три.
— Спасибо, сэр, спасибо, — сказал Мак-Грат. — Я знал, что вы будете разумны и спокойны. Могу ли я надеяться на маленькое вознаграждение, не принуждая вас ни к чему впоследствии, а просто — в знак нашей дружбы.
— Сомневаюсь в нашей дружбе, сказал Дьюкейн, — но вот возьмите два фунта.
— О, благодарю, благодарю вас. И позвольте напомнить, сэр, если осмелюсь сказать — есть еще один пункт — вы знаете мою жену Джуди, мы понимаем друг друга, мы с Джуди. А Джуди — добрая девушка, если посмотреть философски, и Джуди вы очень понравились, сэр, и если вы захотите…
— Как вы осмеливаетесь говорить со мной о вашей жене таким образом! — закричал Дьюкейн. — Убирайтесь вон! Вон! — он бросился к двери и открыл ее.
Файви быстро отпрыгнул и попытался сделать вид, что вытирал стол в холле.
— Послушайте, вы! — кричал Дьюкейн. — Сейчас же вон, Мак-Грат!
— Ладно, ладно, сэр, но я вернусь, как мы договорились, — пробормотал Мак-Грат, поспешно выходя в холл. Он на мгновение остановился перед Файви, и они посмотрели друг на друга, как две собаки. Затем он выскочил из дверей.
Дьюкейн повернулся к Файви.
— Вы пьяны! — крикнул он, — я чувствую запах. Идите спать. И если это повторится, я немедленно вас уволю.
Файви покачнулся, ласково посмотрев на Дьюкейна укоряющим взором своих карих глаз, повернулся и начал осторожно подниматься по лестнице. Дьюкейн вернулся в гостиную и захлопнул дверь.
Он разорвал обе фотографии на мелкие кусочки. Действительно, он обманывал и Кейт, и Джессику. Его поведению не было «объяснения». Оно выглядело плохо, оно было плохим. Так ему и надо. И еще этот негодяй имел наглость предлагать ему свою жену! Он не мог поверить, что Джуди Мак-Грат… И вдруг в этот момент внезапно понял то, о чем мог бы догадаться гораздо раньше.
21
— В шем дело, Пола?
— Венера, Купидон, Безрассудство и Время.
— Что?
— Ничего.
— Когда же мы начнем читать «Энеиду»?
— Позже. После… Позже.
— После чего?
— Позже.
— В шем дело, моя дорогая?
— Ни в чем, Вилли. Вот Барбара идет проведать вас. Я должна идти. Благодарю за помощь!
Корабль Эрика мчался через Индийский океан на север, а Эрик стоял на носу, как ростральная фигура — с его большим, будто лакированным, лицом и золотыми волосами, откинутыми назад. Он наклоняется вперед — к блестящему морю, посылая в сторону севера, в сторону решающей встречи горящий луч своей воли. Непреодолимая сила ведет его к встрече. Что можно ей противопоставить? Осталась ли еще любовь, способная исцелить ее, или нужна только храбрость перед лицом этой силы? Какой смысл бежать от нее? Она неизбежна. В какой-то незнакомой комнате она будет молча ждать стука шагов по лестнице. Она не произнесет ни слова, не будет исповедоваться, не станет просить помощи. Уже слишком поздно, теперь гордость не изменит ей, своей рабе. Кончились рассуждения, тонкости, гордость разума; теперь грядет нечто такое, чему можно только немо смотреть в лицо. Эрика больше нельзя контролировать, нельзя управлять им, и пусть случится то, чему суждено, нужно это перенести, выстоять. То, что необходимо сейчас: тайная стойкость, тайное мучение, воля к добровольной жертве — чего бы он ни пожелал — глаз за глаз, зуб за зуб. И все это грядет — не только благодаря неуклонному скольжению корабля, но и потому, что похороненное заживо прошлое оживает в демоническом молчании. Теперь необходима демоническая храбрость, чтобы стать лицом к лицу с этой воскресшей окровавленной жертвой.
Но, о, человеческая слабость, желание обывателя, хныкающее желание — чтобы этого никогда не случалось совсем, и чтобы все было как раньше. Горькое воспоминание о свежепокрашенной двери и красивой женщине, которая вошла в дом. Горечь горечи. О, Ричард, Ричард, Ричард.
— Генриетта! Почему ты здесь одна? Где Эдвард?
— Он ищет Монроза.
— Генриетта, ты плачешь. Что случилось, мой котенок? Сядь и расскажи мне.
— Все ужасно.
— Почему, что ужасно? Расскажи мне, что ужасно.
— Мы нигде не можем отыскать Монроза.
— Монроз вернется. Кошки всегда возвращаются. Не волнуйся.
— И мы нашли мертвую рыбу в нашем особом пруду.
— Что же делать, они умирают время от времени, Генриетта, как мы.
— И мы видели, как плохая сорока уносила бедную лягушку.
— Сорокам же нужно что-то есть, знаешь ли! Я не думаю, что лягушка успела понять, что происходит.
— Я бы хотела, чтобы животные не мучили друг друга.
— И мы, люди, мучаем друг друга!
— И еще мы нашли несчастную чайку со сломанным крылом, и дядя Тео утопил ее.
— Это было единственное, что он мог сделать, Генриетта.
— А прошлую ночь мне снилось, что мы опять с папой и все опять хорошо, и потом я проснулась такая несчастная. Почему, мама, все вот так? Почему, мама? Ну, ты уже тоже плачешь…
— Я выучила квартет с флейтой ре минор.
— Я знаю.
— О, вы слышали! Я-то надеялась, что это будет сюрприз.
— Я слышал на днях, проходя мимо дома.
— Можно я поднимусь и сыграю для вас?
— Нет.
— Почему нет? Раньше вы пускали меня играть для вас.
