А дальше все было как всегда, он подошел к нему (тот был со своим отцом) и попытался объяснить. Конечно, его не стали слушать. Он настаивал, едва не нарвался на скандал… Плюнуть?.. А ты думаешь, легко плюнуть, когда знаешь, что благодаря тебе, твоему неумению внушить, доказать умрет человек? Что ты фактически убиваешь его?..
Но дело даже не в этом. Просто Марату пришлось вспомнить, что он такое. Что он за чудо. Чудище. Что рановато он счел себя человеком.
А самое жуткое — ему пришлось додумать до конца простенькую мысль, которая, оказывается, все эти годы барахталась в подкорке, хотя последнее время совсем уже почти незаметно. Мысль о том, что с Катькой ведь когда-нибудь может произойти то же самое. С Катькой, с которой он намерен жить всю жизнь. А значит, всю жизнь он будет ждать этого: какой-нибудь вспышки, звона, паники, страшного, ненужного знания, данного ему без спроса и от которого уже не отмахнешься… Ждать при каждом прикосновении к ней.
А если (когда) это произойдет — что он сможет сделать? Выставить себя сумасшедшим? Настаивать до тех пор, пока она в испуге его не бросит? Промолчать и жить с осознанием того, что ничем не помог самому дорогому для тебя человеку?..
Ему было давно положить на альтруизм; в конечном счете и на всех посторонних. Но теперь все уперлось не в абстрактное чужое, а в его собственное: в то, без чего он не хотел, не мог, не мыслил себя…
Он не хотел жить без нее, но он больше не мог жить с ней.
Он, если честно, даже чуть не утопился там, в Красном море. Не потянул. Испугался.
Он знал, что ему придется с ней порвать. Прямо сейчас. Но он так и не нашел в себе решимости сделать это в открытую. Он просто сбежал. В первом попавшемся направлении — туда, где нет знакомых и где его не сразу отыщут с требованием объяснений. Тем более Ваня, случайный знакомец, как раз…
Ночью, пока Катька спала, Марат собрал втихаря манатки, оставил записку, выкинул мобильник и сел в машину к Ване и его бойцам, направляющимся к границе.
6
И не пытайтесь меня убедить, что ничего людям не надо, кроме бабла, думал Никеша. И отвалите со своими гламурными журналами и коммунальными ток-шоу, ценниками и циниками, и не чешите мне лохматого: мол, человек тварюшка простая, жадная и самодовольная — в чем мы все едины… Не все, ребята, не все! Попадаются среди нас и такие, кто желает самоутверждаться не за счет убогих понтов, а через сознание собственной нравственной миссии. Ни много ни мало. Кто даже свихивается слегка на этой почве… Даже не слегка… Ныла печенка, мозги с бодуна кряхтели и заедали, но он все равно думал (с какой-то завороженной оторопью) о Марате.
Тот спросонья оказался вообще нетранспортабелен: мычал, щурился болезненно и бессмысленно, вставать отказывался и только угрюмо бормотал традиционное (явно в качестве реакции на еврейское государство) из древнего Летова: «Общество „Память“, русский террор…» Собственных вчерашних излияний он, похоже, не помнил.
Никеша слинял из провонявшей перегаром квартиры, взял в первой подвернувшейся лавке пару банок «Голдстара» и, упав на скамейку на склоне над Сдерот Хаим Хазаз с видом на Кнессет и Монастырь Креста, принялся разбираться, что же он такое вчера услышал и как к этому относиться.
Даже не будучи ни психологом, ни психиатром и не умея поставить диагноз, он понимал, что картина Маратова безумия складывалась из всего, что только можно: тут тебе и мания собственной исключительности, и болезненное чувство ответственности за неудачи и несчастья близких… и то, о чем Никеше остается лишь догадываться, — вроде ссоры со старым приятелем из-за его новой девки… или собственных заморочек с потенциальной женой… откуда я знаю, может, подсознательно он давно хотел от нее удрать, только повода не было… А говорят еще, кстати, что психозы нынче — чуть ли не профессиональная болезнь мелких клерков. Может, заморочилея человек в офисе так, что даже отпуск не помог (то-то он все про скуку миддл-класса)…
Специалисту здесь, конечно, раздолье. Никешу поразило, как ловко и внешне логично встраивал Марат во внутренне совершенно алогичную систему сугубо разнородные факты текущей реальности: от когдатошних увечий этого его Кекса… Кокса… (в которых, понятно, девка виновата — как же иначе) до собственной истерики во время первого в жизни погружения… Наверняка Мас и его приятели-дайверы знакомы с подобным… Клаустрофобия там какая, или инструктор недоглядел, или с оборудованием что-нибудь не в порядке… Уж шум-то в ушах и паника в их деле точно не редкость… Железнодорожный переезд — это ж надо ж…
Мас, повторил Никеша про себя, еще не понимая, за что в голове цепляется случайное имя. Словно Ивар каким-то парадоксальным образом вписывался во всю эту не имеющую вроде к нему отношения историю… Ну, тусовались они вместе в своем Шарм-эль-Шейхе, ну, увез Марата Мас оттуда…
Антоха с его теорией! Ну конечно… Еще один ненормальный с еще одной ненормальной теорией… Но как все стройно выходит, хмыкнул Никеша и даже сам себе головой покачал.
Шепелявый Антон то ли в шутку, то ли почти в шутку заявлял, что у Маса талант сдвигать людям крышу. Мол, если у человека, снаружи вполне адекватного, есть в мозгах какая-нибудь невидная окружающим (а то и ему самому) червоточина, то стоит этому человеку познакомиться с Иваром, как все черти тут же лезут из омута… И ведь не сказать, что «гипотеза» совсем беспочвенная — посмотреть хоть на Иваровых приятелей, один другого странней… А между прочим, в Риге, по слухам, была у Масарина девица, которая и вовсе в тамошнюю Кащенко угодила…
— …Ну а чего он, по-твоему, такой летучий голландец? — осведомлялся Антоха, вроде всерьез и горячо отстаивая свою версию. — То он здесь, то он там, то в Риге, то в Праге, то в Малаге… то где-то, никто не знает, где. Причем планами своими никогда не делится, заметь, — боюсь, что он их и не строит. Баб постоянно бросает. Или, ты слышал, чтобы у него были настоящие, старые, проверенные друзья? Во-во…
— Ну, и почему же?
— А потому что нельзя ему с людьми задерживаться. Он это понимает — ну, или чувствует. Для их психики это вредно. Вот он и не связывается ни с кем надолго…
И все равно — воспринимать Антонову «гипотезу» сколь-нибудь всерьез было невозможно: не только для грубого материалиста, но и просто для любого человека, знающего Маса лично. При всей нетривиальности своего модус вивенди, при всей нелюбви к прямым ответам, при вечной хитрющей улыбочке тот напрочь лишен был (как бы ни хмыкал Никеша перед Маратом) всякой загадочности. Ни малейшей не ощущалось в нем бесовщинки. Или там двойного дна. Если честно, в нем и объема особенного не чувствовалось. Никеше как-то пришло в голову: вот позволь Мас кому-нибудь сойтись с ним поближе, не стало бы это для удостоенного в итоге изрядным разочарованием?.. За Масом крайне забавно наблюдать, но вот интересно ли с ним общаться?.. Конечно, рассказывать, выпендриваться прямо или косвенно он умеет — но от серьезных разговоров с кем бы то ни было последовательно уклоняется. Что-то скрывает? Или просто нечего ему особенно сказать?..
