их радушием к попавшему в беду путнику, и стало причиной гибели, ничего больше. Мы опустили ее в яму и отправились за остальными. У мальчика лет примерно девяти пулевое отверстие пришлось посреди лба, а его глаза и рот выдавали, что смерть застала его за беззаботным весельем. Старик получил пулю в сердце. Ран на теле старухи я не заметил, да и не собирался отыскивать. Осторожно, как только могли, мы опустили их в последнее холодное пристанище.
Потом мы забрались в седла и пустились в путь с плетущейся позади вереницей запасных лошадей.
(15)
Лошади могут скакать галопом. Скорость у машины одна и та же, только ей не нужны отдых, еда или питье, пока хватает бензина. Машина нас опережала, но по следам от шин на дороге даже мне было ясно, что Жирдяй никудышный водитель. Раз пять или шесть он почти съехал с дороги в деревья на обочине, и я очень надеялся, что в конце концов мы найдем его в разбитой машине, часть которой застрянет в его груди.
Я ехал между Джимми Сью и Уинтоном. Тут он сказал:
– Паренек, ты что-то совсем загрустил.
– Ты, наверное, знаешь, что у них моя сестра, – ответил я. – Так что у меня есть причины.
– Разумеется, но мне показалось, что на тебя нашла какая-то муть, вот и решил немного подбодрить.
– Не пойму я вас, друзья, – сказал я. – Мы недавно убили людей, а вы скачете себе, точно такое случается каждое утро перед завтраком.
– Они сами напросились, – сказал Уинтон.
– Да, так и было. С этим я не спорю. Но убийство человека должно что-то значить, даже когда ты вынужден это сделать.
– Это значит, что убили не нас, – сказал Уинтон. – Все остальное меня не волнует.
– И все же, – сказал я.
– Они защищали Жирдяя, разве нет?
– Но это были люди, а мы их убили. Прежде мне ни в кого не приходилось стрелять.
– В мой первый раз, да и во второй, и у меня коленки дрожали, – сказал Уинтон. – Правда, в те оба раза я боялся, что подстрелят меня. А дальше уже легче пошло. Только, парень, скажу тебе, это были плохие люди. Пожалуй, если бы Юстас не разнес их в пыль своим четвертым калибром, глядишь, и бумаги на них где-нибудь отыскались бы. Даже если и нет, можешь не сомневаться, эти типы и сами украли бы твою сестру. И вот еще что. То место, где они собрались, настоящий притон для отъявленных негодяев. Добрым людям там делать нечего.
– А мы добрые люди? – спросил я.
– Знаешь что, – сказал Уинтон. – Если бы поставить нас рядом, на одной доске, с теми, кого постреляли, и начать мерить у каждого добро и зло, так чтобы зло добавляло, а добро убавляло, то наш размер вышел бы, наверное, больше, чем ожидаешь, но куда короче, чем у них. Жизнь не состоит просто из черного и белого, есть в ней и немного глины – вот мы как раз эта глина.
– Как-то не очень бодрит, – сказал я.
– Ну так не все и бодрит, – сказал Уинтон.
– Но ты вроде подбодрить меня собирался, – сказал я.
– Ладно, собирался, – сказал он. – Ты, главное, одно пойми – раз уж тебе важно выручить сестру, нужно быть готовым к тому, во что это обойдется. Так что, если разобраться, какой я, к черту, бодрый. Без одного уха и с виду будто в костре вертелся, так что бодрости сильно поубавилось, хоть стараюсь этого не показывать.
– Но как быть с убийством?
– Самооборона. Вы трое разобрались, закончили и собирались уйти, а они вышли за вами на крыльцо, разве не так?
– Так, – сказал я. – Но мы все это начали.
– Ты ведь знал про Жирдяя в задней комнате, верно?
– Верно.
– Вот и сделал то, что следовало, иначе, будь у них шанс, они бы сделали то же с тобой. Мне это ясно как день. С тем и закончим. Оставляю тебя делать выводы.
С этими словами Уинтон проехал вперед, чтобы присоединиться к остальным.
– Знаешь, он прав, – сказала Джимми Сью. – Всего год назад я не переставала думать, как несправедливо обошлась со мной жизнь. А потом меня осенило. Жизнь такая, какая есть, и справедливости ждать не стоит.
– Разве мы не можем ничего изменить?
– Можешь попробовать, но несправедливость никуда не исчезнет.
* * *
День подходил к концу, когда мы наткнулись на брошенную машину. Она стояла во дворе фермы, возле маленького, но уютного дома с высаженными вокруг цветами и небольшим красным амбаром в глубине, дверь в который была широко распахнута. Славный дом для такой глуши, но мне сразу же защемило сердце только от мысли, что кто-то забрался в Чащу, чтобы выстроить его и жить вдали от всех, выращивая цветы и ухаживая за садом. Брошенная во дворе машина выглядела здесь совсем неуместно.
Мы подъехали и спешились, оставив лошадей Споту. Потом немного разошлись в стороны, все, кроме Уинтона. Он направился к двери. Та была приоткрыта. Он постучал и позвал, но никто не откликнулся.
Уинтон распахнул дверь ногой, вытащил револьвер и зашел внутрь. Коротыш и Юстас, пройдя вперед, остались перед домом, а я зашел сзади. Скоро послышался голос Уинтона:
– Заходите внутрь. Джимми Сью, тебе, наверное, лучше остаться снаружи.
Джимми Сью не стала ждать снаружи. Все вместе мы зашли в дом. Рядом с очагом лежал мертвый старик. Судя по тому, как запеклась кровь на его голове и на полу вокруг, он умер уже давно. Тут же стоял стол с остатками еды и большой сковородой в центре с засохшим кукурузным хлебом. Если судить по бледно-серому цвету, хлеб был низкого сорта.
– Понимаю так, что у Жирдяя кончился бензин, – сказал Уинтон. – Он явился сюда и забрал, что хотел, может, перекусил со стариком, а потом его грохнул. Такая выходит картина. Гостеприимный старик его принял, а Жирдяй отблагодарил его пулей. Кроме еды, надо думать, ему нужна была лошадь. Потому дверь амбара и открыта.
Как можно догадаться, амбар был пуст, но Юстас отыскал следы. Рядом на земле были пятна крови.
– Выходит, рана еще не затянулась, – сказал Юстас. – Или открылась заново. Одно или другое. И никакой лошади тут нет и в помине.
– Пока течет кровь, у тебя неплохой шанс не потерять след, – сказал Коротыш.
– Коротыш, – сказал Юстас, – ты скоро договоришься. Давай заканчивай.
Видно, Коротыш уловил в голосе Юстаса что-то, подсказавшее, что теперь действительно достаточно, иначе сам бы ни за что не прекратил. Как бы там ни было, он закрыл рот на замок и больше к этой теме не возвращался. Хотя мне было видно, что это стоит ему больших усилий.
Снова оказавшись в доме, мы принялись отдирать старика от пола. Звук при этом напоминал рвущуюся газету. Кровь запеклась так, что он приклеился. Мы отнесли его
