ее открытый клюв, и мне мгновенно стало плохо, как никогда раньше. Я стоял и смотрел на птицу, пока не подошел Па, и тогда спросил: «Мы не сможем залечить ей крыло, чтобы она поправилась?»
Подобрав птичку, он с хрустом свернул ей шею, и птичка затихла. «Нет, – сказал он. – Крыло ей не залечить, и она не поправится».
Все так и случилось. Вечером мы поужинали этой птичкой вместе с другими, которых подстрелили. Конечно, те люди совсем не были птицами, и уж точно мы не собирались их съесть. Ничего общего с охотой на дичь. Я убеждал себя, что против вооруженных людей, собравшихся нас убить, выбора не оставалось. Только внутри настойчиво терзало то же чувство, что и с птицей, правда, сильнее и глубже. Я все время видел Кэти с ее открытым ртом, из которого текла кровь, с глазами, где застыли боль и изумление, совсем как у той птицы. И, пусть она защищала человека, похитившего мою сестру, на душе лежала тяжесть. Я знал, что тогда на фактории перешел на темную сторону. И совсем не важно, что меня побудило, просто что-то сильно надломилось внутри. Я стал куда ближе к Сатане и дальше от Иисуса, чем когда-либо. И мои старые страхи насчет того, как я согрешил, онанируя в туалете, сразу же отошли на второй план. Тот мой воображаемый Бог, который наблюдал за мной с картинкой женщины в исподнем из «Сирз и Робак», не держал свечку, когда я убил человека и смотрел, как он медленно умирает, а потом позволил Борову обглодать его лицо.
Примерно в три часа пополудни, если смотреть по солнцу, мы наткнулись на пегую, что помогла Жирдяю смыться. Сильно хромая, лошадь бродила вдоль дороги. Спот быстро слез со своего мула – поглядеть, что случилось.
– Пот на ней почти высох, – сказал он. – А нога сломана. Попала, видать, в кроличью нору. Уже ничего не поправить.
Он взял одно из тех ружей, что позаимствовали на фактории, зарядил и повел лошадь в лес. Спустя недолгое время мы услышали выстрел. Потом Спот вернулся.
– Хорошая была лошадка, – сказал он. – Очень было жалко.
– То есть Жирдяй где-то неподалеку, верно? – сказал я.
– Может статься, или же его нет и в помине, а лошадь споткнулась и сбросила его, а он так и не поднялся. Либо поднялся и уковылял подальше, – сказал Юстас. – Если пот на лошади высох, он может быть уже далеко. Надо тут осмотреться, вдруг найду какой след.
Юстас спешился и привязал лошадь к кривому деревцу.
– Удачно тебе осмотреться, – сказал Коротыш.
– Пошел на хрен, – сказал Юстас и исчез в лесу.
– Отправился искать бутылку с запиской от Жирдяя, – сказал Коротыш. – Что-то вроде: «Я примерно в двух милях отсюда, слева от большого дуба, валяюсь в грязи мертвый».
– Ладно, не напирай, – сказал Уинтон. – Он неплохо справляется. Ночью выслеживал Жирдяя лучше, чем мог бы любой из нас.
– Верно, – сказал Коротыш. – Только никто из нас не считает себя следопытом. И потом, без моих наездов он слишком возгордится.
– Вот этого дерьма нам точно не надо, – сказала Джимми Сью.
Дальше мы спешились, присоединившись к Споту, чтобы дать лошадям передышку. Не прошло и двадцати минут, как из лесу вынырнул Юстас. Лицо его было пепельно-бледным.
– Там подальше женщина, – сказал он. – Старуха и с ней старик, и парнишка, похоже, их внучок. Все мертвые, у старухи задрана юбка, а панталоны сорваны.
– О черт, – сказал Уинтон.
– Похоже, он подстерег их утром, прячась в лесу и поджидая, когда кто-нибудь проедет по дороге, чтобы забрать лошадь. По всему выходит, что эти трое ехали в той самой самоходной машине. Нет следов подков, только шины. Видать, он вышел из лесу и прикинулся, что нужна помощь, а после убил старика и мальчишку и затащил их поглубже в чащу, а женщина, похоже, помогала. Видать, выбора не было. Ничего себе история, а? Ну а потом он ее изнасиловал и прострелил башку, забрал машину, стариковы башмаки и штаны.
– Тогда он, похоже, успел далеко забраться, – сказал Коротыш. – Однако мы можем заключить, что на машине ему придется выбирать прямую дорогу – ведь машина не сможет пройти там, где сможет лошадь или обычный пешеход. К тому же он ранен. Все это в нашу пользу. Если только он ранен не слишком серьезно, раз готов убивать и насиловать.
– Или раны на нем быстро заживают, – сказала Джимми Сью. – О, Боже, бедная семья. Надо же такому случиться.
– На сей раз мы никуда не уйдем, – сказал я. – Пока не похороним этих несчастных. Чтобы не вышло, как с тем пареньком, кости которого, думаю, теперь раскиданы от Восточного Техаса до Небраски. Этих троих мы похороним и оставим знак, чтобы родственники смогли потом забрать их и похоронить, где сочтут нужным.
– Тебе точно не свойственен практический подход, – сказал Коротыш. – Даже когда речь о спасении твоей сестры.
– Как я заметил, мы останавливаемся по твоему желанию, – сказал я. – Я люблю Лулу и хочу ее вернуть, да слишком далеко зашел за границы той христианской морали, в которой меня воспитали. И дальше уже не пойду.
– Полагаешь, похороны этих бедолаг зачтутся за убийство убийцы? – сказал Коротыш. – Так ты рассудил?
– Возможно, – сказал я.
– Малыш, беда в том, что по сторонам той стены нет никого, кто отмерял бы твои поступки. Бог лишь фикция, а дьявол – мы сами.
– Оставь его, Коротыш, – сказал Уинтон. – Мы их похороним. В нашем снаряжении есть складная лопата, а яму я сам выкопаю. Так нужно. Тут я согласен с парнем – нельзя бросать несчастных в лесу вот так, без штанов и с причинным местом напоказ. Я этого не позволю.
– Ну ты сущий чертов джентльмен, не так ли? – сказал Коротыш Уинтону.
– Давайте копать по очереди, – сказал Спот и отправился развязывать один из вьючных мешков с поклажей.
На этом возражениям Коротыша положили конец. Мы пошли и отыскали убитых. Жестокое было зрелище. Но мне стало легче от мысли, что мы похороним этих безвинных людей, как должно, тогда как убитые нами никак не могли быть безвинными, пусть и не они похитили Лулу. У тех людей не было ни капли сострадания к женщинам, когда они взялись защищать Жирдяя или не собирались рассказать нам об укрытии его товарищей. А у меня не было сострадания к ним.
Джимми Сью подобрала белье и надела его женщине на место, а потом, когда могила стала достаточно глубокой – из-за множества корней вокруг нам пришлось потрудиться, – я подхватил ее за ноги, а Спот взялся за голову. Сейчас я видел, что женщина была старой, изможденной и седой. Ей довелось прожить долгую жизнь, пока муж как-то не добыл денег на покупку машины, и это, вместе с
