сбросишь, не сотрешь их. Тяжела и утомительна постоянная носка ненужных, ветхих «нарядов».
Братцы! К чему все это?!
Смена декорации
В шестьдесят восьмом общежитии Стрежевого свободные от вахты парни пили дрянненькое винцо «Агдам». Сухопарый, с большим кадыком Авдюхин имел сиротское выражение лица. Собутыльника Фасеева от ужина всухомятку мучила икота. На столе — крупно нарезанный хлеб, открытая консервная байка ставриды, плавленый сыр, пачка «Беломора», зажигалка, растрепанный журнал, пущенный на «салфетки». Парни забавлялись. Авдюхин запускал под стол длинную руку, стучал по столешнице козонками пальцев. Приговаривал:
— Тук-тук!
Подавив икоту, напарник спрашивал весело:
— Кто там?
— Агдам.
— Сколько грамм?
— Восемьсот.
— Впустить! Налить!
Из-под стола извлекалась новая зеленотелая бутылка.
В комнату постучали. Фасеев хотел по привычке спросить: «Кто там?» — но опомнился, пробасил:
— Вваливайся!
Вошла застенчивая молодая женщина, представилась:
— Учительница вечерней школы — Гаврилова.
Растерянные сотрапезники вскочили, пододвинули гостье стул.
— Чем можем быть полезны? — Авдюхин прикрыл газетой следы пиршества.
— Записываю молодых рабочих в вечернюю школу.
— Не по адресу… ик-ик… обратились. У нас с Федькой Авдюхиным шестнадцать классов… ик-ик… на двоих.
— Или восемь на одного? — улыбнулась учительница.
— Знаете арифметику, — осклабился Федор. — Нам хватает образования, чтобы получать в месяц по четыре сотенных… чистыми. Нынче с дипломами в рабочие бегут. Ромбик есть, денег нема… припирает…
— Мне ли вам, ребята, говорить, что не все рублем измеряется. Знания возвышают душу, вырывают ее из плена скучной обыденщины…
«Скорее бы ушла. Выпить хочется», — сверлила обоих мыслишка.
— … Вы сейчас ходите по околице. Неужели нет желания заглянуть в открывающийся за горизонтом мир?
— Нагляделись с вертолетов на все миры и горизонты…
— Я, между прочим, ик-ик, в Анапе и в Болгарии был…
— Напрасная агитация.
— Ну что ж, приятного аппетита! На всякий случай оставляю адрес школы и телефон директора. Если надумаете…
После ухода учительницы парии повертели в руках лощеную бумажку, придавили ее бутылкой вина.
— Нашлась тоже… ик-ик… горизонты, наука…
— Молчи! Она права, — Авдюхин шумно сдунул пепел с папиросы. — Кто тебя за язык тянул: шестнадцать на двоих. Ишь уравнял! У меня девять. У тебя семь. Заимей в мозгах две новые извилины, потом равняй..
Прошло два месяца. То же общежитие. Та же комната на третьем этаже. Те же действующие лица. Декорация переменилась.
На столе — стопка общих тетрадей, книги, атлас мира, логарифмическая линейка.
Авдюхин морщит красный лоб, «вгрызаясь» в какую-то двухэтажную формулу. Изредка для отдыха мыслей стучит козонками по столешнице.
— Тук-тук!
Дружок, не отрывая взгляда от книги, спрашивает:
— Кто там?
— Агдам.
— Пошел вон!
И снова вдумчивое чтение, полет к иным, не вертолетным горизонтам.
Летуны
Нефтегазодобывающие управления Стрежевское и Васюганское находятся в одном здании. У крыльца двое мужчин лет сорока ведут неторопливый разговор:
— В какое НГДУ махнем?
— Давай на Васюган. Говорят, в Пионерном житуха хорошая. Горячая вода в общежитиях. Бильярд. Цветные телевизоры. В столовых мясо постоянно. Хлеб в пекарне вкуснющий выпекают — кореш угощал.
— А на Вахе рыбалка хорошая.
— Из Пионерного в Томск самолеты напрямую летают.
— До Ваха дорога хорошая: сто верст и все плитами.
— Закрывай глаза. Крути пальцы. Сойдутся два раза — выбираем Васюган.
Не сошлись. Пошли устраиваться в Стрежевское НГДУ. Каждый нащупывал в кармане свои «корочки». Специальностей много: сварщики, слесари, монтажники, трактористы.
К великому огорчению, обоих не приняли на работу ни в одном управлении. В отделе кадров, полистав трудовые книжки, разбухшие от вкладышей, ставили безошибочный диагноз: летуны.
— Ваши рабочие не летуны, что ли?! — напирали обладатели «корочек». — Тоже во все концы летают — вахты из Томска, Новосибирска, Целинограда, Павлодара, Омска, Донецка…
— Наши летуны особые — стрежевского неба, — отвечали им. — А вы весь Союз облетали, не нашли себе постоянного рабочего места.
— Обещаем по три года не срываться с якоря.
Но якорь у томских нефтяников брошен не был.
В фонд Жизни
Идут молодые вахтовики в сберкассу, переводить в Фонд мира добровольные денежные взносы.
— Внесу 25,— говорит коренастый Семенов, неуклюже переставляя по бетонным плитам великоватые резиновые сапоги.
— Гри-и-ша! Ведь у тебя дед погиб под Варшавой, — напоминает приятель, перекладывая сетку со свежими огурцами из правой в левую руку. — Деду-то всего двадцать восемь было…
— Переведу сорок, — после короткого раздумья и глубокого вздоха повысил сумму Семенов.
— Гри-и-ша! У бригадира нашего отца убило.
— Ладно. 60 и точка!
— А сколько наших земляков-сибиряков полегло?!
— 80!
— Про двадцать миллионов погибших соотечественников не забудь. Мы же, считай, сейчас в фонд Жизни пойдем переводить деньги.
Семенов воодушевился.
— Давай по 120! Чего нам мелочиться?! Это же сумма премиальных за два месяца.
— Округляй до 150. Будет мир — будут у нас новые деньги.
Тщательно вытерли сапоги.
Торжественно зашли в сберкассу.
Хитрое завещание
Два праздника — добычу миллионной тонны васюганской нефти и стомиллионной стрежевской — водитель КрАЗа Андрей Сухоруков отмечал в ресторане «Сказка». В общежитии улыбался до ушей и ворчал на ребят, почему они равнодушны к таким важным событиям.
Сосед но комнате Горкасспко, родом с Полтавщины, скосив на шофера маленькие зеленоватые глаза, ехидничал:
— Дурак ты, Аидрюха! Радуешься невесть чему. Что, тебе богатая тетка миллион в наследство оставила?!
— Ничего ты не понимаешь! — не теряя веселого расположения духа, совестил черноусого пария Сухоруков. — Если ты землю теткой считаешь, то она и тебе кое-что припасла в наследство. Оставила она всем нам хитрое завещание: возьмите, дескать, мои миллионы нефтяные из-под болот и тайги. А-а-а? Уяснил?!
— Спи, миллионер!
— Нет, вдумайся в цифру, захолустная твоя душа! Первый миллион васюганской нефти! Родился он 20 мая 1982 года. Даже время точнейшее зафиксировано — 16 часов 50 минут. Миллион?! Потом их будет много, но первый! Это же единица и шесть нолей по соседству!
— Ты единица или ноль? — гнул свою линию Горкасенко, доставая пальцами из стеклянной банки консервированную сливу.
— Я-то?
— Да, ты-то.
— Я, может, точка после этой цифры. Высыпал последний самосвал песка на площадке под новую буровую вышку — и поставил этим точку.
— Ро-ман-тик!
— Хочешь, врежу?! — соскочив с кровати, подступился к скептику Андрей. — Не додай тебе копейку в получку— бухгалтерию передушишь. Приехал со своим безразмерным аршином северные рубли мерить. У одной
«Татры» душу вытряс. За другую примялся. Крутить баранку и осла можно научить. Эта машина знаний требует. Сам ты ноль пустостенный!..
Напуганный неожиданным оборотом дела, Горкасенко молчал, выпучив на водителя боязливые глазки. От волнения он не мог выдавить зубами и языком косточку из сливы. Она торчала за щекой большим бугристым нарывом.
— Ты мой миллион не трожь! — ворчал, укладываясь в постель, шофер. — Мне его не тетка — мать-земля дала…
