битвы вместе кольчуги. И оставался невредим.
Лишь однажды, согрешив со служанкой накануне сражения, князь не посмел взять в бой святую одежду. И был немедля убит безбожными торками. Похоронили Изяслава в Чернигове — согласно его завещанию в святошиной власянице67. А Святослава причислили к лику преподобных.
* * *
Александро-Невский архимандрит Пётр считался очень въедливым человеком. Пока Мартин лежал в богадельне в беспамятстве, настоятель расспросил священника, отправлявшего требы в Андреевской церкви на Преображенском острове. Но ничего от него добился, поскольку батюшка лишь иногда приходил в тот недостроенный храм, и накануне «представления на пустыре» вернулся к месту постоянной службы. Однако опрошенные бродяги поведали, что безумного чудотворца звали Мартин, и в своём бреду он поминал Солотчинский монастырь.
Возглавлявший обитель в Солотче Софоний Лихуд слыл большим православным подвижником. Хотя не умел ладить с монахами. К тому времени он бежал от взбунтовавшейся солотчинской братии, и обитал в Новоспасском монастыре в Москве. Александро-невский настоятель разыскал старика, и написал ему. В ответ помощники Софония прислали пачку доносов от некоего иерея Саввы. Прочтя их, Пётр сильно удивился. Затем до петербургского архимандрита докатились слухи из Переславля-Залесского, и он удивился ещё сильнее.
Опасный юноша к тому времени уже пришёл в себя, и Пётр намеревался побеседовать с ним лично. Но тут к настоятелю явились гости — как раз по душу этого неприкаянного «блаженного». Одного из пришедших архимандрит где-то видел раньше, но не мог вспомнить где. Это был невысокий, но крепкий рыжебородый батюшка. Остальные представились «добрыми людьми из петейных домов Москвы». Но у них были такие бандитские рожи, что его высокопреподобие спрятался за стопку бумаг, лежавшую у него на столе. И опасливо из-за неё выглядывал.
Единственное, что сейчас интересовало настоятеля — кто и зачем пустил к нему этих «добрых людей». Но он собрал всё своё мужество и спросил:
— Что привело вас в юдоль Божию, дети мои?
«Добрые люди», услыхав про юдоль, наморщили лбы, а ответил за них рыжий поп:
— Недели с три назад у вас по случаю оказался один наш болезный родственник. Его зовут Мартин, и он одержим бесами. Пожалуйста, верните нам мальчика — эта душа нуждается в срочном излечении.
— Разве монастырь — не лучшее место для исцеления заблудших душ?
— Поймите, ваше высокопреподобие: молитвы за юродивого подействуют только в сочетании с особым уходом. Его способна представить только семья.
— Но, кажется, этот Мартин — круглый сирота. Архимандрит Софоний почему-то уверен, что у него не осталось ни родных, ни восприемников.
— Значит, вы успели навести справки, — начинал беспокоиться священник. — Видите ли, перед вами его духовный отец. Я сам его крестил, и в ответе за этого парня перед Всевышним.
— Вижу вы очень настойчивы, — не сдавался архимандрит. — Но все-таки: признайтесь, к чему вам сей отрок на самом деле? И что будет, если я вам его не выдам?
— Нам бы очень этого не хотелось, — рыжий нехорошо облизнулся. — Но во время вашего служения в московском Симоновом монастыре произошло много такого, о чем будет очень интересно узнать Священному Синоду. А эти добрые люди с великим прискорбием стали обладателями сего знания.
Наглый поп кивнул на своих спутников. И на их лицах отразилось такое «великое прискорбие», что Пётр снова спрятался за стопку бумаг.
— И поверьте, посещение братией злачных мест при вашем полном попустительстве — самое малое из тех прегрешений, свидетельствами которых мы обладаем, — завершил свои угрозы незваный гость. — Поэтому прошу вас, очень хорошо подумайте прежде, чем нам отказывать.
* * *
У архимандрита Петра действительно оставались за спиной не самые светлые дела в Симоновом монастыре. Но они в России есть у всякого, кто управляет другими людьми и принимает хоть какие-то хозяйственные решения. От простого мужика до сановного вельможи. Ведь правители меняют законы с такой скоростью и с такой алчностью, что соответствовать им полностью просто невозможно.
Однако, кто такие эти «добрые люди»? И дозволено ли им шантажировать первейшего из российских архиепископов? Размышляя об этом, настоятель сделал то, чего в его сане нельзя было делать ни в коем случае, — рассердился. В таком состоянии Пётр лично отправился в богадельню и велел отвести себя в келью, где находился безумный отрок…
На дворе был апрель, но погоды стояли очень холодные (особенно когда дул ветер с залива). Поэтому в помещении сильно натопили. Мартин находился на лежанке без рубахи, и увидав монастырского главу, сильно смутился, натянув покрывало на грудь и в том положении попытавшись поцеловать своему гостю руку. Между тем, Пётр рассматривал юношу, не скрывая своей заинтересованности.
Изрезанное шрамами лицо паренька вызвало у архимандрита невольное уважение, оттопыренные уши — усмешку, а вот затянутые поволокой глаза — оттолкнули. Его высокопреподобие слишком хорошо знал, что такой взгляд всегда связан с какой-нибудь бабой. И что разума в таком мужчине — как у суслика во время гона. Тем не менее, Пётр всё же решил задать вопросы, ради которых пришёл.
— Скажи, любезный, а не возникала ли у тебя мысль когда-нибудь надеть чёрный клобук и служить Господу нашему Иисусу? — спросил в лоб настоятель.
— Честно сказать, я не перестаю думать об этом в последние недели, — отвечал юноша. — Другой вопрос — достоин ли я? Ко мне во сне даже являлся Николай Чудотворец, но и он не сумел сказать ничего определённого. Впрочем, он всегда выражается туманно.
— Хорошо, что разум твой восстановился настолько, что ты стал способен мыслить критически, — обрадовался Пётр. — Хотя твои рассказы о беседах со святителем Николаем меня несколько тревожат. Понимаешь ли ты, что принятие пострига ведёт к переменам не только в твоём образе жизни, но и в твоей душе?
— Как раз это устраивает меня больше всего. Поскольку в силу некоторых обстоятельств душа моя умерла. Во всяком случае та её часть, в которой жили надежда и любовь.
— Твоя душа бессмертна, юноша. Она не может умереть. Её удел — только радоваться и страдать. Причём в обоих случаях она становится только сильнее. Но, помимо души, у любого человека есть помыслы. И если они не чисты, если твоя цель кому-то что-то доказать своим решением оставить мирскую жизнь — тогда монашество не для тебя.
— К сожалению, я давно не хозяин своей судьбе. Знаю только одно — если провидение привело меня в вашу обитель, это неспроста. Но не рано ли нам говорить о постриге, учитывая, что я пока даже не послушник, а от послушничества до иночества должны миновать годы?
Увлекшись беседой, Мартин не заметил, как его покрывало сползло, открыв нательный крест.
