очень люблю в дурака.
— Можно и в дурака, — сказал Коля. — Обед там скоро? Быка бы сейчас съел…
Он побежал к лыжехранилишу, громко стуча ботинками.
— Интересно все же посмотреть, как они играют в карты, — сказал Юрка.
— Посмотрим, — ответил Железняк. — Шестьсот седьмой, трехместный.
Озабоченно подъехал литовец. Потоптался возле них, сказал Железняку жалобно:
— Вот это как раз и есть польские «сан-марко». Про которые я вам говорил. Мне кажется все-таки, что пластмасса у них не такая прочная, как на «кабере». А так выглядят они хорошо, правда?
— Правда, — сказал Железняк.
— Тут есть один американский лыжник, — сказал литовец. — Он ногой — бац, и крепление само защелкивается, даже спину не надо сгибать. Маркер у него срабатывает просто отлично. Но он не продает, ребята уже спрашивали. А мне ведь еще за ботинки надо деньги отдать.
— Отдашь, — сказал Железняк. — Все у тебя будет.
Подошел высокий чернявый парень, строго взглянул на литовца:
— Группа твоя где? Бегом! Ты сегодня дежуришь.
Отправив литовца в столовую, он сказал:
— Две недели не вставал на лыжи. Некогда: всем укажи, всем покажи.
— Старший? — понимающе кивнул Железняк.
— Ну. Уже второй год. Ответственность… Вас хорошо устроили? Кто инструктор?
— Гена.
— А-а-а… Если что не так — ко мне.
— Спасибо.
— Пойду почитаю, — сказал Юрка.
— Погуляем еще, Юрчик, скоро обед.
— Нет, я пойду, — сказал Юрка: он был не большой любитель прогулок.
Железняк остался на скамейке у лыжехранилища. Грелся на солнышке, лениво думал о том, как ему приучить Юрку к лыжам, к лесу, к прогулкам, к Горе. Он и сам в детстве был не большой любитель физических упражнений, но детство было так далеко, что и вспомнить трудно, а Юрка, по его мнению, нуждался в воздухе — пацан хилый, нервный. Собственно, ему не в кого расти богатырем. Да и особенно уравновешенным быть не в кого. А так его жаль…
— На обед не пора? — не открывая глаз, спросила девушка, сидевшая рядом с ним на скамейке.
— Еще полчаса, — сказал Железняк, повернувшись к ней.
У нее был милый, вздернутый носик, трагически опущенные уголки рта, длинные ресницы и желтая курточка, высоко поднятая на груди.
— Жалко упускать солнце, — сказала она.
— Всегда жалко, — отозвался Железняк. — Целый год. Но в январе особенно жалко, вы правы.
— Вы целый год на солнце? — спросила она.
— Стараюсь, — сказал Железняк. — Роман.
— Роман — это что?
— Мое имя, — сказал Железняк.
— А-а-а… Наташа. Скажите мне, когда будет обед.
Девушка словно таяла на солнце. Очертания ее милого лица все время менялись…
Он встал, посмотрел на часы.
— Обед через пять минут. Мне надо идти. До свидания, Наташа.
— Пока-пока, — сказала она. Потом не удержалась, открыла глаза. Глаза у нее были рыжие.
По пути на стол потребителя из обеда было украдено все, что представляло в наш век умеренной сытости хоть какую-нибудь материально-калорийную ценность. То, что уже не стоило красть, поставили на стол со спокойной уверенностью, что львиная доля этих харчей поступит потом в корм поросятам.
Вернувшись после обеда в номер, Железняк и Юрка взялись за чтение. Юрка читал историю Второй мировой войны. По странной логике интеллигентского воспитания ребенок пришел к той самой «благородной ярости», которую когда-то безуспешно пыталась возжечь в Железняке школа его военного детства. Юрка сейчас пылал ненавистью к немецким оккупантам и взахлеб читал всю антифашистскую и антинемецкую литературу. Железняк попытался растолковать Юрке свой взгляд на международный характер фашизма, однако был с ходу причислен к немецким приспешникам. Юрка жаждал мщения, и военная литература наилучшим образом питала его мальчишескую агрессию. Уже примирившись с этим в теории, Железняк все еще расстраивался, глядя, как Юрка упивается всем этим яростным пропагандистским чтивом.
— Может, пойти в картишки перекинуться? — сказал Железняк с фальшивым энтузиазмом.
Юрка внимательно на него взглянул, подозревая подвох, и все же не смог устоять против соблазна.
— К инженерам, да? — Он отложил книгу. — Пошли!
В шестьсот седьмом трехместном они застали веселую компанию инженеров. В карты, правда, еще не играли. Прикончив бутылку вина с подозрительной пробкой и со штампом местного бара, москвичи обсуждали насущные проблемы, круг которых бывает с ритуальной неизбежностью очерчен подобной выпивкой. Не последнее место в кругу тем занимала информация о том, что «там у них».
— Вадькин начальник вернулся из Франции, так у них там так. В командировку тебе дают с собой карточку. Суешь ее в окошко фирмы «Авис», прямо в аэропорту, а тебе — раз — ключи от машины. Две минуты. Отпираешь машину, какой-нибудь там «ситроен», она уже заправлена, и ты — ж-ж-ж — поехал.
— Лучше «рено-16», — сказал румяный Коля, растиравший ногу великану приятелю.
— Лучше «мазератти», — сказал черный, носатый Семен.
— Обратно едешь — подогнал машину к паркингу, сдал ключи и салют.
— А мясо там есть? — спросил Семен.
— При чем тут мясо? Или вот, скажем, нужны деньги…
— Да, деньги! — всполошился Семен. — Это я знаю, у жены сотрудница рассказывала. Щель в стене, вроде почтового ящика. Суешь туда карточку с номером счета. Две минуты ждешь. И — раз — бери деньги. Компьютер уже все посчитал — сколько у тебя на счету денег, и — раз — выдал. Тут же на улице, в стене. Представляешь — взял сто долларов и пошел.
— По курсу это шестьдесят рублей, — сказал Юрка, — или пятьсот франков. Или восемьдесят тысяч лир.
Инженеры взглянули на Юрку с уважением, а Железняк тяжело вздохнул. Он так и не мог решить — возрастная это меркантильность или она идет все оттуда же, из нового Юркиного дома, из того богатого дома и того, чуждого ему строя жизни.
— Ну а вы — в отпуске? — спросил Железняк, отметив про себя, что «тут у нас» по-прежнему интересует его в большей степени, чем «там у них».
— Это целое дело наш отпуск, — с удовольствием стал объяснять черный Семен. — Это целая наука. Отпуск ты проводишь с семьей, надо вывозить ребенка и так далее. А лыжи — это твое личное дело. И вот ты ходишь с бригадой содействия милиции — имеешь за это в месяц три дня отгулу. Копишь отгулы. А зимой холодно ходить…
— Греемся в магазине, — вспомнил Коля.
— Да, греемся в магазине или в подъезде. Еще ты сдаешь кровь.
— Как это кровь? — с ужасом спросил Юрка.
— Ну так, сдаешь кровь и имеешь два дня отгула. И еще талон на обед. Это называется донор.
— Кровь сдавать полезно, — сказал гигант Виктор, подставляя Коле вторую ногу.
— Ну да, — сказал тощий Семен. — Вам это полезно, мой Гулливер. Если при этом не кружится головка. Но кружится не кружится,
