а два дня тебе идут — это уж точнно. А как у них с этим делом?
— Кажется, «у них там» тоже короткий отпуск, — припомнил Железняк. — У всех сразу. В августе. Еще сколько-то дней на Пасху и несколько дней на Рождество.
— У них там какие проблемы! — махнул рукой Виктор. — Прицепляешь к машине трейлер — там у тебя буквально все, вплоть до телевизора — и едешь себе на уикэнд. Так что отпуск для них не имеет значения.
— Это уж точно, — сказал Кодя, завершая массаж. — Кругом кафе, бары, вся жизнь — как отпуск. Кстати, мужики, в какой сегодня идем бар — в нижний или в верхний? Эта чудачка обещала в нижний…
— Что вы все-таки думаете о еврокоммунизме? — спросил Семен у Железняка.
— Стараюсь не думать… — сказал он, но увидел, что так просто ему от любознательного инженера не отвязаться. К счастью для Железняка, в дверь постучали. Не дожидаясь ответа и как бы показывая, что ему известно, какая это все пустая формальность, все эти стуки, вошел высокий, красивый парень в пестрой курточке «кнейсель».
— Омарчик, знакомься, — сказал Коля, представляя Железняка и пытаясь надоить из бутылки хоть пару капель. — Это Роман.
— Не надо вина, — сказал юный красавец. — Только что у Ахата в баре бутылку вина выпили. Потом еще встретили дядю — тоже нельзя было отказать, два года, как умерла бабушка…
— Слушай, как бы машину достать, сгонять в поселок? — сказал Коля. — Говорят, в поселке есть шампанское.
— Отец не дает машину, — сказал красивый юноша, — боится за меня. Но мы сейчас у брата попросим «жигуленок». Я свои «Жигули» разбил. Подожди, схожу к брату.
— Кто это? — спросил Железняк, когда парень вышел.
— Омарчик. Он на канатке стоял, теперь, кажется, нигде не работает.
— Что ему работать, если у его папы есть бараны.
— Он сам тоже баран, — сказал Семен. — Очень много пьет и немножко блеет. И еще, конечно, — овечки… Вот и все его занятия.
— Хороший парень, — сказал Коля. — А ты что, хотел бы все время работать?
— Чтобы очень, так нет, — ответил Семен, доставив этой фразой Юрке большое удовольствие.
— У него папа, между прочим, работает, — сказал Витя. — Папа у него истопник и имеет «капусту».
— А-а-а… У него черная «Волга», — сказал Юрка.
— Они тут такие гоношат бабки, что нам с вами не снились, — сказал Коля.
— Нам… — сказал Семен. — О нас что говорить? Мы самые бедные люди — инженеры. Работягу на такой оклад разве посадишь? Вот у них там инженер с моим стажем…
Разговор снова пошел про то, как «у них там», и Железняк перестал слушать. Он попытался представить себе, как бы они все жили «у них там». Хотя бы те же десять дней у Горы… Чуть больше говорили бы об автомашинах. Может, получше были бы крепления. И ботинки. И лыжи. Еда в столовке была бы получше, определенно получше, хотя и чуток дороже. А в остальном…
Юрка потянул его за рукав.
— Идем, — сказал Юрка. — В карты они играть сегодня не будут.
Фильм был то ли детективный, то ли приключенческий. С педагогической точки зрения беды в этом не было. Беда была в том, что развитие сюжета не оставляло места тайне. С первой же части стали ясны расстановка сил и движение сюжета, которое Железняк заранее изложил Юрке на ухо.
— Ты смотрел этот фильм! — возмущенно сказал Юрка.
— Нет. Но… сценарии во всем мире пишутся примерно одинаково… Уйдем?
— Я досмотрю до конца, — сказал Юрка. — Но ты можешь идти. Я хочу быть самостоятельным.
Выйдя в полумрак пустого холла, Железняк вспомнил, что не взял у Юрки ключ. Ломиться в запертый кинозал было неловко. Куда ж деваться до конца сеанса? Железняк постучал в Колину комнату, но там никого не было, и ом вспомнил, что инженеры собирались в нижний бар. Обитатели отеля по вечерам посещали обычно два здешних бара, визит в которые приравнивался к мероприятию высокой познавательной и эстетической ценности. Бар считался важным экономическим подспорьем для курорта, но, по мнению знатоков и завсегдатаев, не бар существовал при горнолыжном отеле, а отель при баре, ибо именно бар являлся в этом малорентабельном хозяйстве главным источником доходов, главным добытчиком. Железняк заключил, что посещение бара может оказаться для него тоже если и малоприятным, то на худой конец любопытным мероприятием.
Он спустился в тускло освещенный подвал, где его встретили резкий запах полутемного туалета по соседству с баром и оглушительная магнитофонная музыка. Если в области канализации и электрификации, помноженных на коррупцию, человеческий гений еще не мог в этом далеком горном районе совладать с растущим потоком дерьма, то в области звукофикации все было в большом порядке. Магнитофонный скрежет приносил в подвал, пахнущий туалетом, самые свежие шлягеры, в том числе и охальную песенку ансамбля «Бонни М» про таланты Григория Распутина, «русской любовной машины» из времен последнего императора (Железняк припомнил, что, по последним литературно-идеологическим открытиям, этот человек был всего лишь жалкой игрушкой в руках еврейского капитала, о чем, конечно, не догадывались наивные черные люди из ансамбля «Бонни М»).
Стараясь дышать как можно поверхностней, Железняк вступил на территорию подвального бара. Как и в других дискотеках, в баре царил снисходительный полумрак, который окрашивал все происходившее в специфические тона «сладкой жизни». Каждая эпоха имеет свои средства для передачи этого колорита порочности и разгула. Жирные амурчики и вальяжные толстухи, покрывавшие потолки и стены в борделях прошлого века, в последующую эпоху украсили респектабельные ужины министров и дипломатов, а для нынешнего школьного разгула оборудовали такие вот притуалетные подвалы с пластмассовыми столиками, с мигающим приглушенным светом и с неистово ревущей ферромагнитной музыкой: «Ра-Ра-Распутин, рашн феймэс лав машин». Железняк увидел Омарчика и подумал, что именно таким представляется гнездо разврата сыну балкарского истопника, а также миллионам его сверстников — в Ленинграде или в Будапеште, на Скандинавском полуострове или на Сардинии. «Ра-Ра-Распутин…»
К своему удивлению, ступив в полутемное пространство бара, тесно заставленное столиками и забитое танцующими парами, Железняк вдруг почувствовал прилив энтузиазма и даже, можно сказать, веселья. Что ж, стало быть, он не совсем еще стар, он сын своего века, во всяком случае, способен по временам разделять его радости и ценить его достижения…
Коля отчаянно прыгал у стены с какой-то милой (впрочем, в полумраке бара все они казались весьма соблазнительными) девочкой. Его друзья, гитарист Виктор и Семен, сидели у стойки, за которой царил высокомерный и обаятельный юноша — всесильный бармен Ахат. Ахат лихо выставлял на стойку стаканы, где плескался сильно разбавленный портвейн с кусочком льда
