работы по строительству и самолетов, и подводных лодок для них. Эту идею перехватили сначала американцы, затем англичане, французы, русские, а непосредственно использовали в боевых действиях только японцы.
– Я понимаю ваши переживания, господин Хейнкель, – после некоторого молчания произнес Брайтнер. – Особенно когда вы узнали, что в сентябре сорок второго года самолеты Японии сбросили несколько бомб в штате Орегон.
– Это вызвало немалый переполох среди тамошних жителей, – добавил Хейнкель. – Но Орегон, фермеры, для Америки это не страшно. Вот если бы такое случилось с Нью-Йорком!
– В отличие от Орегона Нью-Йорк находится на восточном побережье США, и японцам до него не добраться. А мы могли бы, – грустно заметил Брайтнер и спросил: – Что же вы Шпеера не убедили?
– Тогда была осень сорок второго, вермахт победоносно наступал на Сталинград, мы вышли к Волге и были твердо уверены в победе. Шпеер не стал бы меня слушать. Сейчас же, в феврале сорок пятого, все говорят уже о спасении рейха, о чудо-оружии. – Хейнкель тяжело вздохнул. – Впрочем, мне достаточно и «Саламандры». Дай бог, чтобы наши летчики получили этот самолет.
Они миновали шлагбаум и вскоре очутились в центре Быстрицы.
Брайтнер предложил остановиться.
– В этом городишке есть неплохой ресторан при местной гостинице. Не желаете пообедать?
Хейнкель чувствовал, что проголодался, поэтому охотно согласился.
– Начинайте обедать без меня, – сказал Брайтнер, открывая дверцу машины. – Я минут на десять забегу в местное отделение гестапо.
Вальц выехал на завод вместе с Хейнкелем и Брайтнером. Он задержался там, чтобы выяснить кое-какие вопросы, связанные с охраной. Поэтому в кабинете на месте Вальца восседал его помощник, гауптштурмфюрер Гюнше, готовый в отсутствие шефа отвечать на телефонные звонки.
Увидев Брайтнера, вошедшего в помещение, Гюнше резко поднялся и вскинул руку в нацистском приветствии. Группенфюрер спокойно ответил ему тем же и молча, кивком дал понять, что для разговора надо выйти. Дело в том, что в кабинете Вальца была установлена прослушка. Это произошло еще во времена его предшественника, Кросса, потом погибшего. Брайтнер это хорошо знал, поскольку сам отдавал такое распоряжение.
Когда они вышли на улицу, высокий чин тихо спросил:
– Ну и как он там?
– Да никак. Много времени проводит в номере, иногда гуляет.
– Кого-то ждет?
– Не похоже.
– В Вену ездил?
– Нет.
– А со Шнайдером встречался?
– Да, они минут пять разговаривали.
– О чем?
– Я не мог это установить.
Брайтнер задумался.
Гауптштурмфюрер Гюнше был его личным осведомителем. Прошлой осенью вскрылось, что отец этого офицера СС состоял в германской компартии, причем был далеко не рядовым ее членом. Гюнше не указал это в личном деле, поэтому ему грозило суровое наказание. Но Брайтнер, проводивший следствие, прикрыл его. Он раздобыл справку, что отец ушел из семьи, когда Эриху Гюнше было три года. Он не мог знать о его партийной принадлежности. Гюнше сразу же сделался преданным Брайтнеру человеком, выполнял все его поручения.
Разговор, естественно, шел о Разумовском. При этом Брайтнер, как говорят в таких случаях, сделал ход конем. С одной стороны, он запретил Вальцу следить за Разумовским и Шнайдером, связанным с ним, с другой – поручил Гюнше потихоньку осуществлять наблюдение.
Брайтнер под именем Шульца ночью встречался с Разумовским. Тогда он дал ему понять, что тот, агент чехословацкой, следовательно, и британской разведки, находится у него на прицеле. Сохранить жизнь может только в том случае, если сведет его, Брайтнера, со своим руководством.
«Третий день заканчивается, а результата нет. Правда, остаются еще два. Посмотрим, что из этого получится».
– Что-то можете еще добавить? – спросил Брайтнер, закуривая.
Гюнше пожал плечами и ответил:
– Ничего. Разве что…
– Что именно? Дорогой Гюнше, в наших делах не может быть мелочей.
– Простите, господин группенфюрер, я имел в виду, что вчера во второй половине дня Разумовский с полчаса ходил около здания гимназии.
– И что?
– Потом он исчез. Я и мой помощник потеряли его из виду.
Брайтнер остановился, повернулся к молодому гестаповцу так резко, что едва не выронил сигарету и заявил:
– Вот с этого и надо было начинать! Неужели вы не понимаете, что если человек уходит от слежки и делает это профессионально, то это значит, что у него с кем-то намечена встреча?
Гюнше чувствовал свою вину, какое-то время молчал и вдруг, словно опомнившись, подал голос:
– А может, он встречался со Шнайдером?
– Вряд ли. Они, если верить вашим словам, виделись за два часа до этого. Нет, тут что-то другое. – Брайтнер покачал головой и спросил: – Кто директор гимназии?
– Милена Чаславска, хорошо известная в городе. Кстати, ей предстоит помолвка со Шнайдером.
– Вот как! Это интересно. – С минуту Брайтнер раздумывал, потом приказал: – Немедленно, под любым предлогом наведайтесь в гимназию. Раздобудьте список всех работников, включая дворника и сторожа. Проверьте все помещения, в том числе подвал и подсобки. Впрочем, стоп! – Брайтнер оглядел лицо Гюнше. – У вас шрам на левой щеке. Это плохо. Кто еще с вами следил за Разумовским?
– Кранкль из городской криминальной полиции.
– Немец?
– Немец.
– Вальц о нем знает?
– Нет. Вальц в Быстрице всего несколько дней. К полицейским наведаться еще не успел.
– Ваше мнение о Кранкле?
– Слежку ведет профессионально, а вот его умственные способности оставляют желать лучшего. Может, все-таки мне? Вряд ли кто меня мог видеть и запомнить. Тем более что я пойду в штатском.
Брайтнер притушил окурок и заявил:
– Черт! Все плохо! Ну да ладно, идите вдвоем.
– Как быть с Вальцем? Вдруг узнает?
– Придумайте что-нибудь. Вальц не намного умнее вашего Кранкля. Результаты немедленно докладывать мне. Все на сегодня. Действуйте!
У ресторана гостиницы, у самого входа стояла машина Хейнкеля. Он, охранник и шофер уже пообедали и теперь поджидали Брайтнера.
Когда группенфюрер, не заходя в ресторан, опустился на сиденье рядом и извинился за то, что заставил себя ждать, Хейнкель недоуменно спросил:
– Вы что, не будете обедать?
– В Хинтербрюле пообедаю, – устало произнес Брайтнер. – Надо ехать.
Дело в том, что, согласно инструкции, разработанной, кстати говоря, самим Брайтнером, остановка автомобиля с таким ценным для Германии человеком, как Эрнст Хейнкель, разрешалась только в самых экстренных случаях. Обед в их число не входил.
В дороге Брайтнер выглядел молчаливым.
Хейнкель это заметил и проговорил:
– Из меня плохой психолог, но, по-моему, у вас что-то случилось.
– Пустяки, дорогой Хейнкель. В наших делах постоянно что-нибудь да случается. Не обращайте внимания. К полетам «Саламандры» это не имеет никакого отношения.
Вскоре Хейнкель задремал. Так было с ним почти всегда, когда он садился в автомобиль.
Брайтнер же погрузился в раздумья.
«Я уже не сомневаюсь в том, что у Разумовского была
