у следствия были прямые доказательства — вам бы их предъявили — свидетелей или список, сделанный вашей рукой. Царь поручил генерал-губернатору дело — и тот хочет как можно скорее отрапортовать о выполнении задания. Потому на вас так наседают и долго не отстанут… Но вот что я подумал, Александр Сергеевич! Раз они хотят, чтоб вы назвали автора — так назовите.
— То есть как? — опешил Пушкин.
— Необходимо выбрать кандидата.
— Обрушить свои несчастья на чужую голову? Спастись ценой чужой жизни, чужой души? — вспыхнул поэт.
— Ничего страшного, при условии, если это будет душа — мертвая.
Пушкин задумался…
— Кого вы предлагаете? Баркова?
— Пожалуй, но стилистически… Не слишком вы похожи…
— Да слава Богу! — воскликнул Пушкин.
— Конечно, но в данном случае это не на пользу. Барков давно помер. Понятно, что вы могли бы имитировать его, но наша задача от вас подозрение и отвести. Любой эксперт, если, эта счастливая случайность выпадет, например, не мне, отметит разницу.
— У вас есть свой кандидат?
— Предлагаю князя Дмитрия Горчакова.
— Пожалуй, — сказал Пушкин после некоторого раздумья. — Надеюсь, Дмитрий Петрович на меня там, — он возвел глаза к небу, — не обидится за этот обман. Человек он был талантливый, обладал колким стихом и чистым слогом. Кстати, его «Вирсавия» похожа на «Гавриилиаду», вы не находите?
— Иначе бы я его вам не предложил.
— Вы думаете, такое заявление отведет угрозу?
— Не могу сказать наверное. Но другого средства не вижу, — ответил я. — Хорошо было бы ваши показания относительно Горчакова подтвердить со стороны. Если мне удастся, то я постараюсь сделать свое свидетельство. Пока наша дружба не видна всем, мое мнение могут счесть беспристрастным.
— И вы готовы засвидетельствовать неправду?
— Конечно. Но, уверяю вас, Александр Сергеевич, что лжесвидетельство я готов совершить не из слепого чувства дружбы, а потому, что вижу ваше искреннее раскаяние. Вы теперь не тот, что были, когда писали злосчастную поэму. Теперь запоздалое наказание настигнет совсем другого человека и обращено будет не по адресу. Так что мое свидетельство будет лживо только формально.
— Спасибо, Фаддей Венедиктович, за совет, теперь я буду чувствовать себя увереннее. Не зря я обратился именно к вам.
— Я вашей тайны никому не открою, — сказал я на прощанье.
Пушкин цепко посмотрел мне в глаза, крепко пожал руку, и мы расстались. Авось грозу пронесет. Александр Сергеевич был по-прежнему бледен, но держался увереннее.
3
Случай помочь Пушкину мне представился скоро. Верно, что высшее начальство все было не только в курсе этого дела, но очень им озабочено. Через несколько дней я докладывал Бенкендорфу относительно «Северной Пчелы». Александр Христофорович был благодушно настроен и говорил одни комплименты — мне и газете. И в итоге разговора, когда я почувствовал себя уж совсем вальяжно, он вдруг перевел тему.
— Фаддей Венедиктович, позвольте побеспокоить вас посторонним вопросом. Как вы полагаете, есть среди наших литераторов люди неверующие? Надсмехающиеся над религией?
— Открыто неверующих нет, иначе все бы их знали и отдали общественному порицанию.
— А скрытые?
— Не могу сказать наверное, Александр Христофорович. Если бы кто-то посмел обратиться ко мне с такими словами, я бы не стал ждать вопроса вашего высокопревосходительства, а сразу бы таким человеком распорядился.
— Значит, вы, Булгарин, таких людей указать не можете? А что же Пушкин?
— Пушкин ведет рассеянный образ жизни, но это нимало не говорит о том…
— Вот прочтите его слова, — Бенкендорф подал мне лист с текстом, похожий на выписку откуда-то, так как написанное размещалось лишь в самой середине страницы.
Я прочел: «Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное».
— Можно ли верить Александру Сергеевичу?
Я на секунду задумался. Поскольку Бенкендорф подозревал прежде нас с Пушкиным в дружбе, будет неосторожно с моей стороны безоговорочно вставать на его защиту — это подозрительно.
— Я уверен, что Пушкин нисколько не ставит под сомнения основы религии, но не могу гарантировать, чтобы он не писал в юношестве каких-то фривольных строк. Но эта оговорка нисколько не умоляет моего мнения — Пушкин не тот человек, чтобы покушаться на религию.
— О каком произведении идет речь — вы поняли?
— Никак нет, Александр Христофорович, — и представить не могу.
— «Гавриилиада» разве не Пушкиным писана в те самые юношеские годы? Вы верно, знакомы с этим его сочинением? — Бенкендорф внимательно наблюдал за мной, я чувствовал это и старался себя не выдать. Пойманный на вранье про Пушкина, я бы повредил не только ему, но и себе.
— Поэму сию я читал, у кого — не спрашивайте. Но авторство Пушкина мне представляется сомнительным. Для ранней молодости это слишком серьезный замысел. Мне кажется, это исполнено более зрелым и циничным умом. В молодости принято быть вольнодумцем, но не циником. Скорее, эти вещи несовместимые.
— У вас есть этот список?
— Боже упаси, Александр Христофорович! — воскликнул я.
— Вы, однако, так уверенно говорите о предмете, словно недавно читали его, — заметил генерал.
Я решил утроить осторожность.
— У меня отличная память, ваше высокопревосходительство. А это произведение настолько необычное, что выбросить его из памяти я не могу — хотя бы и желал.
— Кто же автор — по-вашему?
— Не могу знать, Александр Христофорович. А если начать гадать, то можно кого-то зря обидеть. А дело серьезное.
— У нас все дела серьезные. Вы уходите от ответа, Фаддей Венедиктович. Помогите мне, ведь вы тут специалист.
— Я могу лишь сказать, что это барковская линия, и искать следует среди его последователей. А цинизм укоренелого атеизма — результат зрелого ума, погрязшего в низких пороках.
— Князь Горчаков, быть может?
— Даже на покойного не стану возводить подозрение, хотя он, несомненно, относится к такому направлению и очень вероятно, что он и является тем автором, о котором спрашивает ваше высокопревосходительство.
— Спасибо, господин Булгарин, вы мне весьма помогли.
— Рад служить, Александр Христофорович!
После в уме проверяя разговор, я остался доволен — Пушкин получил серьезное свидетельство в свою пользу. При этом я не показал дружеского к нему расположения, которое могло бы поставить под сомнение все сказанное.
Глупость Пушкина может дорого ему обойтись, но, даст Бог, совместными усилиями мы выкрутимся. Я рад, что имею возможность помочь Александру Сергеевичу. Истоки моей радости еще и в том, что я таким образом могу вернуть ему долг. Он хранит тайну архива Рылеева, а я сохраню тайну авторства «Гавриилиады».
Кто из нас не ошибается! Это случается со всяким. И себе мы
