меньшими потерями. А когда рыба заглотила крючок до самого конца, то вытащить его можно, только разодрав ей все внутренности.
Я не понимаю, что теперь делать.
У меня скованы руки, у меня скованы ноги.
Я молча встаю и выхожу из кабинета отца. Но на пороге меня останавливает его невозмутимый вопрос:
– Во сколько завтра репетиция церемонии?
– В час дня, – мёртвым голосом отвечаю я.
– Отлично, – говорит отец, и я уверен, что он и без меня знал время. Но специально мне об этом напомнил, чтобы я не забывал о своем долге, чтобы я знал свое место, чтобы я не делал глупостей.
Я и не делаю.
Весь вечер я сижу в своей комнате и методично заливаю в себя виски. Российский номер Нюты уже недоступен. Во всех социальных сетях я у нее по-прежнему заблокирован.
У кого узнать её номер? У родителей? У сестры?
Смешно.
Я беру ещё одну бутылку, едва не разбивая зеркальную стенку мини-бара.
Засыпаю прямо так, на ковре, а на следующее утро не иду на работу.
К часу дня я приезжаю в роскошный зал музея, где принято проводить сказочно красивые и сказочно дорогие свадебные регистрации. Вокруг натёртые паркетные полы, золото и длинная винтовая лестница, по которой должна красиво спускаться невеста, подметая белым шлейфом укрытые красным ковром ступени. А вот в этой цветочной арке, которую сейчас имитирует проволочный каркас, мы обменяемся кольцами и скрепим наши клятвы поцелуем.
Свадебный распорядитель и две её помощницы носятся как угорелые, расставляя нас в нужном порядке.
– Вот этот папочка встанет справа, а вы встанете слева, да вот так. И возьмите жену обязательно за руку. Хорошо! Так, отлично, теперь все заняли свои места. Жених, пожалуйста, стойте здесь. Держите невесту за руку, смотрите ей в глаза и слушайте меня.
Звучит самая пафосная и отвратительная в мире речь, где что-то говорится об одиноких сердцах, о семейной гавани и о любовной лодке. Я неотрывно смотрю в ярко-голубые глаза Лёли, и меня тошнит. Может, от её приторных духов, а может, от вчерашнего виски.
Распорядитель заканчивает свою мерзкую речь и сладко улыбается:
– А теперь маленькая репетиция. Согласен ли ты, Ярослав, взять в жены прекрасную Елену?
Я отпускаю Лелину руку.
– Нет, – медленно говорю я и качаю головой. – Не согласен.
– Ярик, не смешно, блин, – шипит Леля и снова хватается за мою руку. – Можно как-то посерьезнее себя вести?
– Действительно, давайте без шуток, – строго сдвигает брови свадебная распорядительница. – Это для мальчишника оставьте, жених. Мы сейчас должны все хорошо отрепетировать.
– Это не шутка, – я снова сбрасываю Лелину руку. Голова ноет после вчерашней выпивки, но мысли у меня на удивление ясные. – Я передумал. Лель, прости.
– Ярослав… – в голосе отца звенит металл, а Левинские просто стоят и непонимающе хлопают глазами.
– В смысле ты передумал? – взвизгивает Леля. – Ты охренел что ли?
– Вот так дела, – пытается перевести все в шутливый тон распорядительница. – Я думала, нервные срывы только у невест бывают, но, оказывается, и у женихов тоже. Ничего-ничего, надо просто успокоиться, не нервничать и…
– Вышла нахрен отсюда, – рявкает на нее отец. – Быстро!
Она тут же подхватывает все свои листочки и в мгновение ока исчезает. Теперь мы стоим одни посреди всей этой музейной роскоши.
Отец смотрит на меня. Ярость в его синих глазах мешается с брезгливостью.
– Ты сейчас же извиняешься, Ярослав, – медленно и четко, словно слабоумному, говорит он. – Потому что это просто тупая шутка, а ты после вчерашнего нормально не проспался.
– Извиниться могу, – я не отвожу взгляда, и мне похрен на его злость. Я устал от всего этого. Кто бы знал, блядь, как я устал. – А жениться не могу. И не буду.
– Но почему? – растерянно вступает Левинский. – Вы же с Лелей любите друг друга, вы такая хорошая пара…
– Даже если поругались, – торопливо добавляет Левинская, – то все решаемо! У Лели, конечно, характер не сахар, но всегда ведь можно…
– Простите. У вас замечательная дочь, – тихо говорю я, и вот им в глаза смотреть очень тяжело. Потому что пиздец как стыдно. Они-то точно ни в чем не виноваты. – Но я очень сильно люблю другую девушку. Так сильно, что… что просто не могу…не имею права…
У меня внезапно перехватывает горло. Я сглатываю и хочу продолжить, но тут мне прилетает такая пощечина, что щека тут же вспыхивает огнем.
– А что ты замолчал! – истерично орет Леля, потирая ладонь. – Давай, козел, говори дальше! Расскажи всем, кто эта сука!
– Леля… Не надо. Ты только хуже сде…
– Мам, пап, знаете, кто эта шлюха, из-за которой мой жених отказывается на мне жениться? – зло выплевывает она, поворачиваясь к родителям. – Ваша драгоценная Нюточка! Эта тварь, эта блядь малолетняя соблазнила его, пока я в Италию ездила! Ненавижу, господи, как же я ее ненавижу!
– Замолчи, – я хватаю ее за плечи и встряхиваю. – Сейчас же замолчи.
– Я не верю, – бормочет ее мама, едва шевеля побелевшими губами. – Этого не может быть…
– Я бы тоже не поверила! Эта моль, эта никчемная тощая мышь и Ярик… – Леля истерично хохочет. – Но я сама их застукала, мам! Своими глазами видела! Думаешь, почему Нюта так быстро умотала в свой Лондон?
– Еб твою мать, – вдруг тяжело говорит Левинский, от которого я в жизни матерного слова не слышал. – Да как так-то?
Леля опускается на пол, продолжая смеяться, а потом этот надрывный хохот как-то сам собой переходит в рыдания. Громкие, некрасивые, жуткие.
– Простите, – еще раз говорю я, понимая, что эти слова сейчас не имеют никакого смысла. – Но я правда люблю вашу младшую дочь. И готов жениться, но на ней.
– Ты издеваешься?! – ревет Левинский и бросается ко мне.
Я не защищаюсь и сознательно позволяю отцу Лели и Нюты вмазать мне в челюсть. Удар получается слабоватый, он явно давно (а может, и никогда) не дрался, но если ему от этого станет легче – окей.
Я заслужил.
