был отменным рассказчиком. Но тут я не выдержал.
— Как это в тюрьме? Ты что, был в тюрьме?
— Да, — вздохнул он, — был, брат, был.
— За что? Когда? — выпалил я в изумлении, так как до сего времени полагал, что знаю все значительные события в жизни этого человека, присутствие которого сейчас, в темноте, можно было угадать лишь по вспыхивающему время от времени огоньку сигареты.
— Придется ждать, пока не пойдет поезд, «девятка». Я точно знаю, в каком месте он подает сигнал. Это нас выручило бы! — сказал он деловито.
— Да, пожалуй, это единственная возможность, — проговорил я, но спасительный образ железной дороги, огибающей озеро на северо-западе, тут же был оттеснен любопытством.
Йозеф молчал. Время от времени всплескивала рыба, я все не мог придумать, как бы мне его разговорить. И злился, что время идет, а наша посудина по-прежнему кружит на том же месте, не считаясь с нашим желанием поскорее добраться до тепла.
— Ты ведь знаешь, что я выучился на приказчика, — не торопясь, начал Йозеф.
Он мне не раз описывал свои мытарства, когда жил в доме провинциального барина, где жена хозяина использовала его, как мальчика на побегушках.
— Ну, а когда в сорок пятом я пришел сюда с первыми чешскими солдатами, занявшими эту область пограничья, настало время поразмыслить над тем, чем заняться. Возвращаться к хозяину не хотелось. И вот, отслужив, прибрал я к рукам лавку, что в Долнем Мустке.
Может быть, как раз сейчас нашу лодку проносит над тем самым бывшим городком, получившим свое название из-за моста через реку и теперь затопленным водами этого озера. Невдалеке, за рекой, проходила граница, за ней была Австрия.
— Что и говорить, лавка была на бойком месте. Немцев выселили, и я начал торговать в небольшой удобной бакалейной лавке. Кто-то захватил мясную лавку, кто-то трактир, а кто — и мастерскую. А один, ясное дело, — парень был не промах, — самое большое хозяйство во всей округе. Он приказал величать себя «господин помещик», сдружился со священником, и скоро все мы начали плясать под дудку этих двух управителей. Но не думай, что человеку заранее известно, где он споткнется, а где его и пронесет. Для этого нужно хлебнуть немало.
Неподалеку опять плеснулась рыба. Временами выплывали призрачные очертания берега, в который мы, казалось, вот-вот упремся, но это были лишь видения, сотканные из мягких клочьев тумана и нашей бурной фантазии.
— Значит, в этой деревне было полно клерикалов? — спросил я.
— Да что ты! Больше всего там было коммунистов, замешанных на такой же худой муке, что и остальные. Тем не менее некоторые, особенно мясник, шинкарь, да и я тоже, быстро почувствовали свою силу. И все потому, что успех нашей торговли от людей не зависел. Господи, какие это были дикие и, казалось, навечно золотые времена! Немцы побросали во дворах скотину, а, как известно, удобный случай делает людей ворами. Хотя мы себя жуликами и не считали. Мы просто торговцы… Один бог ведает, сколько фальшивых документов на скот прошло через мои руки! Однако этого требовала коммерция, а мы ведь были коммерсантами. Потом, когда политика изменилась не в нашу пользу, попик божился с амвона, что будет за нас молиться и что, мол, господь бог благословит все, что может повредить коммунистам!
Да, а потом наступил сорок восьмой год, — констатировал я скорее просто для себя. Перемены в общественно-политической жизни должны были неминуемо сказаться и на судьбах этих отчаянных парней из пограничья, на судьбах, им самим казавшихся просто блестящими.
Йозеф щелкнул зажигалкой и посмотрел на часы. Поезд номер девять был еще далеко. Изборожденное морщинами, суровое лицо Йозефа, освещенное снизу, показалось мне вдруг неожиданно мягким. И вновь его скрыла тьма, а я ни единым словом не торопил Йозефа рассказывать дальше. Мне казалось, что он хочет, что ему просто необходимо избавиться от чего-то, и избавиться от этого он должен только сам. Вероятно, в этот момент он потрогал воду, потому что сказал:
— Ишь как эта ледяная стервь вдруг потеплела!
Я кивнул, хотя он, конечно, не мог видеть этот непроизвольный кивок, так же как и едва ли мог догадаться о мыслях, роившихся у меня в голове, когда я пытался себе представить ту самую, сладкую, жизнь внезапно разбогатевших торговцев.
— К тому времени я был женат, родился мой первый сын. Старик уже дышал на ладан, а вместе с ним — и торговля в нашей лавке. Я вертелся как белка в колесе. Переправлял скот и всякое другое. Сначала в Чехию, потом в Австрию!
— Вот уж никогда бы не подумал, что ты занимался контрабандой! — сказал я, чтобы как-то подбодрить его.
— Пустяковое дело. Сунешь в лапу финансовым органам, и гони стадо через границу хоть средь бела дня. Управляющий хорошо знал, зачем он посылает нас троих на ту сторону уже осенью. Ведь вскоре грянул Февраль. Сам он в это время с женушкой и священником был уже далеко. Да, словно это все было вчера. Трактирщик пришел сказать мне, что и мы, мол, тоже уходим. В тот вечер по радио выступал Готвальд. Коммунисты запустили его речь через громкоговорители на всю округу. И тут на меня впервые напал страх. Я не решился поговорить с женой. Когда мы с трактирщиком двинулись в путь, она и парнишка спали. Трактирщик, тертый калач, рассудил, что нас могут подловить возле моста, ведущего в Австрию, и что надежнее, мол, податься в Баварию…
Я представил, как февральской ночью две затерянные человеческие фигурки пробиваются через снега и замерзшие болота, с каким трудом карабкаются они по тропинкам, тянущимся через всю долину на запад. Может, как раз сейчас наша лодка проплывает над теми местами, топями, зарослями вереска и стежками, по которым тогда пробирались контрабандисты. Все давно скрыла вода. Мы сидим, беседуем, а при этом каждый из нас думает о береге, о том самом надежном из всех берегов, окружающих любое озеро. У меня мелькает мысль, что человек всегда ищет берег, что и в жизни он тоже ищет этот самый надежный из берегов.
— Чем дальше мы уходили, тем яснее и глубже я понимал, что здесь что-то не так, — продолжал тем временем Йозеф. — Ведь я мечтал о времени, когда не будет господ и их надутых барынь! И вот это время пришло, а я оказался в стороне… в стороне! И знаешь почему? Да потому, что я лез к тем, с которыми у меня не было ничего общего, я втирался в компанию людей, от которых меня воротило, несмотря на все их
