Оливия, ожесточенно вытирая нос бумажным платочком. – Он самый недоделанный, омерзительный, гнусный, непорядочный мужчина, который когда-либо существовал на земле.
Она протягивает руку с платочком в мою сторону, и я подаю ей стаканчик мороженого. Еще один.
Стоя в дверях, смотрю на часы. Тринадцать минут девятого. Я уже два часа подношу Оливии платочки, мороженое, сыр и коробки овсяных хлопьев, которые она ест всухомятку. Кажется, я ее сломала. Один ободряющий комментарий насчет того, что она может сделать небольшой «перерыв» в диете, – и вот к чему это привело. К этому.
Но тринадцать минут девятого – это еще не так плохо. Если я смогу ускользнуть сейчас, то успею встретиться с Сэмом. Если потороплюсь.
Я делаю шаг в сторону коридора.
– Я, наверное, быстренько сбегаю в магазин. Могу принести что-нибудь на утро. Хочешь, Оливия? Может, тот вкусный йогурт, который ты любишь?
Она хмурится, сидя на полу в лужице синего шелка у ног. Платье наполовину расстегнуто на спине. Вокруг нее валяются пустые картонные упаковки. А сколько туши стекло по ее щекам и засохло на них… Она выглядит как девушка с обложки диска рок-группы из восьмидесятых. Если бы мы с ней сейчас стояли на школьной дискотеке, то впервые из нас двоих выбрали бы меня.
Хотя нет, беру свои слова обратно. Получается, это был бы второй раз.
– Что я сделала не так? – спрашивает Оливия, откусывая кусок сыра. – Что пошло не так?
Я сострадательно пожимаю плечами.
– Иногда мы выбираем не тех людей, Оливия. Век живи – век учись.
– Нет, – сдавленно произносит она, глядя на меня глазами енота. – Правда, Савви. Что я сделала не так? Мне не нужна твоя эмпатия. Мне не нужны сентиментальные афоризмы. Я хочу понять, что сделала не так. Мне нужны количественные данные.
– Ну, можешь начать вот с чего, – немного резко отвечаю я. – Прежде всего, не рявкай на людей по любому поводу. И перестань называть меня Савви. Ты же знаешь, что мне это не нравится.
– Хорошо, – говорит Оливия и тянется к блокноту на прикроватной тумбочке. Ну вот опять. Еще один список. Она щелкает ручкой и начинает писать. – Не рявкать. Я могу меньше рявкать.
Ладно. Раз уж мы завели этот разговор…
– И быть не такой требовательной, – добавляю я.
Оливия спокойно кивает, будто мы обсуждаем что-то столь же объективное и безличное, как показатели на фондовом рынке, а не ее недостатки. Но мне приятно говорить ей обо всем том, что выводит меня из себя, и видеть, как она – впервые в жизни – слушает. Будто на внезапной распродаже, я решаю хватать все, что вижу, и озвучиваю все свои претензии к ней, пока есть такая возможность.
А она, разумеется, прилежно все записывает.
Следующие несколько минут у меня ощущение, что я загадала желание, сдув с пальца ресничку, и оно на самом деле исполнилось.
Но спустя десять минут эйфория сходит на нет. У Оливии такой искренний и серьезный вид, что я невольно умолкаю, подхожу к ней и, прямо пока она пишет, осторожно забираю блокнот у нее из рук.
Она поднимает взгляд.
– Ты счастлива, Оливия?
Секунду она изумленно смотрит на меня.
– Я имею в виду не сейчас, а вообще. Ты счастлива?
Она оглядывается и как будто по-настоящему задумывается.
– Не знаю, что ты чувствуешь на самом деле, – продолжаю я, – но я уже давно живу с тобой и вижу, какой ценой тебе достается успех. На первый взгляд, все не так уж плохо. Пока я жила с Лайлой, то издалека узнавала о твоих повышениях, опубликованных статьях, марафонах, благотворительных начинаниях и поступлениях на докторские программы. Но, будучи рядом, я вижу, как сильно ты на себя давишь. И делаешь не просто все это, а все сразу. Ты занимаешься фитнесом, пока готовишь еду для пожилых людей и слушаешь аудиокниги на французском. Планируешь свадьбу, катаясь на велосипеде, и называешь это свиданием. Феррис не смог жить под таким давлением. И, возможно, тебе стоит задуматься о том, чтобы притормозить и правда спросить себя, а можешь ли ты так жить. Жить счастливо.
– Могу ли я…
Я вижу, что рука Оливии тянется к блокноту, и если я не достучусь до нее, то к утру понедельника рядом с велотренажером обязательно будет стоять стопка книг по саморазвитию высотой до потолка.
– Ты пыталась убедить меня попробовать твой стиль жизни, – продолжаю я. – Почему бы тебе не попробовать немного пожить как я и посмотреть, что из этого выйдет?
Несколько секунд Оливия молчит. Как будто эта идея лишила ее дара речи.
– Так… если я хочу жить как ты…
– Следи за тоном, – вставляю я.
– Тогда, – продолжает она уже мягче, – что бы ты мне посоветовала делать сейчас?
– Думаю, тебе стоит доесть мороженое и хорошенько выспаться, – отвечаю я. – А в понедельник утром первым делом ты должна записаться во «Флоут Спот».
После еще двух стаканчиков мороженого я наконец уложила Оливию в постель и бегу в «Пеннингтон Паблишинг». Я опаздываю. Сильно.
Но, учитывая обстоятельства, у меня не было выбора.
Разумеется, он поймет.
Иначе быть не может.
Любой адекватный взрослый понял бы.
По крайней мере в этом я себя убеждаю.
Мы взрослые. Жизнь непредсказуема. Семья – это главное.
И, конечно, я знаю, что он поймет.
Потому что мы взрослые. Жизнь непредсказуема. Семья – это…
Как заезженная пластинка. Поднимаясь на каблуках по скрипящим ступенькам, я роюсь в сумочке в поисках ключей. Сквозь стекло вижу, что в вестибюле темно. Нигде в здании не горит свет.
Я хочу посмотреть на время, но вспоминаю, что у меня на запястье ничего нет после того, как, поддавшись импульсу, я заставила Оливию снять часы. Забыть про время. И шаги. И быть свободной.
Она настояла на том, чтобы мы сделали это вместе, и нервно хихикала так, будто мы незаконно купались голышом в ледяном озере в Мичигане. Сняв часы, Оливия реально вскрикнула от радости.
В любом случае мне не нужно знать время. Мне нужно лишь открыть эту дверь.
Еще немного повозившись, я открываю ее и начинаю пробираться вверх по лестнице при свете фонарика на телефоне. С каждым пролетом я немного теряю надежду. Придя в комнату сигнальных экземпляров, я пробираюсь сквозь шкаф для бумаг в наш тайник, и моя надежда исчезает полностью.
Ничего.
Даже гирлянды не горят.
Только записка на рукописи. «Жаль, что я тебя не застал».
Я падаю в кресло и чувствую себя очень паршиво. Потому что он даже меня не винит, а делает вид, что это он промахнулся и не застал меня.
Я ищу ручку.
И начинаю писать.
Мне очень жаль, что я не смогла поужинать с тобой. Я приложила все усилия, но мне надо было разобраться с семейным форс-мажором, который сейчас сидит в квартире в слезах и поедает мороженое. Короче, моя сестра больше не помолвлена, а мой бывший самым небрежным образом сделал предложение мне. Полный бардак. И хотя меня подмывает использовать эту ситуацию, чтобы оправдать свое опоздание, я чувствую, что дело не только в этом. Я больше не могу скрывать от тебя правду.
Сегодня я поняла, что меня интересует другой мужчина.
Мне очень жаль. Мне так нравилась наша дружба на страницах рукописи. Жалко, что в реальной жизни у нас не такие отношения.
В любом случае ты сделал для меня гораздо больше, чем я могу выразить словами. Я так благодарна тебе за то, что ты потратил свое время на этот проект. Если хочешь, давай останемся друзьями. И если ты не против (надеюсь, что да), то я угощу тебя ужином. Завтра я сдаю рукопись и хотела бы отметить это с тобой.
Жду с затаенным дыханием,
С.
Ну вот. Я выпрямляюсь и смотрю на свое послание на странице.
Оно искреннее. Болезненное. Мне больно даже просто читать его.
Но я должна была это написать.
Потому что сегодня я кое-что поняла. Кое-что о себе. И я поняла, о чем на самом деле должна помнить в этой жизни.
Оказывается, куча достижений ничего не значит. Жизнь – это не игра,
