и какого хрена прозвучало:
— Никитос, я сейчас переодеваюсь и выезжаю.
— Переодеваюсь? — переспросил я. — Ты дома, что ли?
— Нет, блядь, в ментовке решил отужинать и душ принять, — огрызнулся Дымыч. — Конечно, я дома. Где мне еще быть?
— Я тебя правильно услышал? Дома? Не выехал, не еду, а только собираешься? — прорычал я. — У тебя крышу снесло, что ли, Дымыч? С душем потерпеть не мог? Резкую, блядь, под успокоительным от универа увозили, а ты в душ решил сгонять?! Ты ебнулся?
— Эй, братиш, ты с чего решил на меня понаезжать? — в тон мне ответил Димон. — Ну заехал домой на пять минут…
— Когда ты закончил давать показания? — оборвал я друга. — Сколько тебя допрашивали? Твой батя клялся и божился, что пропихнет тебя в первых рядах. Сейчас семь. Ничего не смущает?
— Никитос, тебя чего так кроет? А, Лиля истерила? Так не дергайся, я минут через двадцать подскочу и заберу ее.
— Дымыч, — процедил я, едва сдерживая злость, — подскакивай завтра с утречка. Сегодня ты уже…
— С хуяли завтра?! — вновь оборвал меня Димон. — Тебя попросили присмотреть за Лилей, ты присмотрел. Какие вообще проблемы и претензии, Ник?
— Такие, что она уже спит! — рявкнул я. — Вырубило ее от успокоительного, и будить ее я не стану! Так что можешь спокойно костюм выбирать и «прости, я не подумал приехать раньше» букетик заказывать. Завтра с утречка приедешь, и я сдам тебе «хер знает, что с ней не так» Лилечку с рук на руки в целости и сохранности. Заодно вещи ее привезешь.
— Я приеду сейчас! — выкрикнул Димон и поперхнулся, услышав мой ответ:
— Ты. Приедешь. Завтра. — процедил я. — Дашь девчонке выспаться, если тебе на нее не похуй. Дымыч, я втащу тебе, если припрешься и начнешь расталкивать Резкую сейчас.
— И как я это объясню? — усмехнулся Димон.
— Я скажу, что ты приезжал, когда она спала, и ты, а не я, решил не будить ее.
— Не забывай, чья это девушка, Никитос, — хмыкнул Дымыч.
— Я помню, а ты? — ответил я вопросом и повесил трубку.
Если до разговора с Димоном, мне хотелось выпить, чтобы просто не думать о сегодняшнем дне, то после… Желание нажраться в сопли стало единственным.
Я взял бокал и налил джина на две трети. Посмотрел в сторону спальни, где спала Резкая. И криво усмехнулся:
— Охуенный у тебя жених, Амели. Совет вам да любовь.
Отсалютовав бокалом, я поднес его к губам и поперхнулся глотком джина. Хрипящий выдох Резкой, словно тиски, сковал мое горло, а через мгновение прошелся по нервам повторяющимся:
— Нет… нет… нет…
Уверен, я влетел в спальню раньше, чем дно бокала коснулось столешницы. И замер у кровати, будто мне со всей дури влупили в грудь молотом.
Мне хватило одного взгляда на Резкую, чтобы меня с головы до ног опутало страхом и паникой. А гримаса ужаса, исказившая лицо Амели, в одно мгновение выморозила кровь в сосудах. Я не понимал, что случилось, не представлял, какой кошмар мог присниться девушке, чтобы она металась из стороны в сторону и пыталась разорвать опутавшее ее одеяло. Только с каждым новым рывком она затягивала в тугой кокон вокруг себя все, что находилось рядом.
Постельное белье, воздух, мои нервы и мысли.
Все туже и туже.
Хрипя на вдохе и замирая перед тем, как рвануть снова.
А я боялся к ней прикоснуться.
Не мог перебороть липкий страх и в тоже время, услышав обречённый стон, не попробовать сделать хоть что-то.
Не зная что.
Не понимая как.
Но выдыхая весь кислород из легких прежде, чем коснуться застрявшей в кошмаре девушки.
— Тише… Тише, Амели, — прошептал я, осторожно оттягивая в сторону край одеяла. — Ш-ш-ш… Я рядом… Ш-ш-ш… Леля, я здесь.
Услышанное от Резкой и повторенное мной «Леля».
Жалкое мгновение тишины. И повтор:
— Ш-ш-ш, Леля… Тише… Ш-ш-ш, Леля…
Леля и осторожные прикосновения к одеялу.
Леля и тихие стоны Резкой. Будто плач.
— Ш-ш-ш, Леля…
И снова: Леля, Леля, Леля.
Все время — Леля.
Даже когда распутал Резкую — Леля.
Убрать прилипшие ко лбу волосы.
Притянуть к себе.
Аккуратно обнять и повторять, укачивая:
— Ш-ш-ш, Леля… Ш-ш-ш… Все хорошо.
Глава 28. Амели
— Леля, тише, тише, девочка моя!
Я вздрагиваю, когда теплые руки сжимают мои плечи. Узнаю это прикосновение, судорожно всхлипываю и открываю глаза. Мое тело сотрясает крупная дрожь, пижама влажная от пота, а в животе узлом ворочается ужас — отголосок прерванного кошмара.
— Это просто сон, слышишь? — звучит взволнованный шепот над моим ухом. — Просто сон. Ты в безопасности. Я рядом.
Носом втягиваю тонкий аромат корицы и затихаю. Ба гладит меня по голове, крепко прижимает к себе и касается нежным поцелуем моего виска. Стискиваю в дрожащих пальцах ткань ее ночнушки и вновь всхлипываю. Жмурюсь от нестерпимого жжения в глазах.
— Нужно позвонить ей, — шепчу и пытаюсь отстраниться, но бабушка продолжает крепко обнимать меня.
— Успокойся, ночь за окном. Напугаешь. Все с ней хорошо, милая.
— Нет… Ты не понимаешь! Я ее бросила! Струсила! — сиплю и начинаю рыдать, потому что чувство вины накрывает меня с головой. Я захлебываюсь в нем. Уже в который раз. — Я предательница! Я предала ее!
— Хватит, — строго осекает меня ба. — Ты не могла поступить иначе. Сейчас уже все хорошо, слышишь? Успокойся, милая. Дыши.
Бабушка баюкает меня, что-то тихо напевая. Я затихаю. Закрываю глаза. Позволяю себе расслабиться в объятиях человека, который меня любит и окружает заботой.
— Все хорошо, — шепчу на выдохе. И засыпаю.
Я открыла глаза, не сразу осознав, где нахожусь. Несколько мгновений рассматривала плотно задернутые шторы и небольшой стеллаж с книгами и музыкальными пластинками, а потом нахмурилась.
В памяти по кусочкам стали восстанавливаться события… последних минут? часов? вчерашнего дня?
Боже, сколько времени я спала, сдавшись на милость вколотого врачом успокоительного?
К зрению подключились другие органы чувств. Тонкий запах корицы и алкоголя ударил в нос, а левое бедро начало покалывать под чьей-то тяжелой, обжигающей ладонью.
Я знала, кого увижу позади себя, еще до того, как обернулась. Знала, но отказывалась верить в такую близость этого человека и во всю ситуацию в целом.
Никита спал на второй половине кровати. Он лежал на боку, одна рука — под моей подушкой, вторая — на моем бедре. Полностью расслабленные мышцы лица, размеренное дыхание.
Осторожно вернувшись в прежнее положение, я прислушалась к себе. И удивилась отсутствию злости или страха. Да, подобное пробуждение стало для меня полной неожиданностью, но вскакивать и орать на Лукашина почему-то не хотелось. Мучил один-единственный вопрос: как
