вырваться и помочь встать — дыши.
Притянуть к себе, отогревая своим теплом — дыши.
И самому разучиться дышать, услышав тихую просьбу:
— Помоги. Мне нужно увести оттуда сестру.
Я кивнул, но не подумал о том, чтобы разжать руки и отпустить Амели. Продолжая обнимать ее, я вроде бы все так же успокаивал Резкую, а по факту — возвращал себе способность говорить и контролировать эмоции. И лишь почувствовав, что мой голос не дрогнет, а на лице не проявится ни намека на растерянность, я отпустил Резкую и подтолкнул ее в сторону Чарджера.
— Жди нас в машине.
Правда, услышав звук шагов за спиной, обернулся и сказал увязавшейся за мной Резкой:
— Амели, пожалуйста, сделай то, что я говорю. Пять, максимум, десять минут, и мы с твоей сестрой спустимся.
— Там… — на грани слышимости прошептала Амели. Смяла пальцами край куртки и, покачнувшись, будто произнесённое отнимает у нее все силы, выдохнула: — Там… он.
Он?
Всматриваясь в лицо сжавшейся под моим взглядом девушки, я не понимал, к чему могло прозвучать это предупреждение и почему он так пугает Амели. А затем мне едва хватило сил сдержать клокочущую ярость от промелькнувшей и озвученной догадки:
— Это он с тобой сделал?
Сжавшиеся в линию и после задрожавшие губы. Вгрызшиеся в ткань куртки пальцы и в разы усилившийся озноб.
Резкая могла ничего не отвечать, мне хватило и этих штрихов. Но когда она кивнула, отшатнувшись назад, у меня перед глазами поплыло и не осталось ничего, кроме алой пелены.
— В машину, — прорычал я сквозь зубы. Развернулся и, кажется, уже через секунду долбил кулаком в дверь сорок четвертой квартиры, сопровождая это требованием: — Открывай, блядь! Сколько можно топить?!
— Ты кто такой? Пиздюлей выписать? — прозвучал мужской голос. — Я всех соседей знаю.
Лязганье замка и гул в висках.
Распахнувшаяся дверь и самодовольная улыбочка на лице после вопроса:
— Сам уйдешь или помочь?
Мелькнувшее на подкорке: «Убью!», а дальше щелчок, сорвавший тормоза.
Удар. Второй. Третий.
Кто-то истерично визжал, пытаясь оттащить меня, но я вколачивал кулак в лицо ублюдка, стирая с него ухмылочку.
Чьи-то руки и ногти.
Отмахнуться, чтобы после впечатать по морде ублюдка ещё пару раз.
Мало!
Новый удар. Хруст сломанной кости. Кровавое месиво вместо лица.
Но мне все ещё мало.
— Убери его, дрянь!
— Сима!
— Убери-и-и! — визг, а за ним вновь прозвучавшее:
— Сима! Собирай вещи!
Вещи. Увезти. Сестра Резкой.
Отрезвляющая вспышка и сразу же новая — уже ярости. Ведь ублюдок мог не ограничиться Амели и распускать руки дальше.
Удар.
Клокочущее бульканье и где-то на фоне визгливые угрозы:
— Только попробуй ее увезти! Я подам на тебя в суд за кражу ребенка!
— В суд? В суд?! Где ты была с судом, когда я пришла к тебе и все рассказала? Где?!
Ещё удар.
Обернувшись на срывающуюся в истерику Амели, я перевел взгляд на бесчувственное тело и свои окровавленные руки. Вытер их о майку ублюдка и направился в комнату, где Резкая закрывала собой от наседающей на нее матери девчушку с небольшой сумкой.
— Ты, — рявкнул я привлекая внимание женщины и, когда она обернулась, оскалился: — Либо отойдешь сама, либо тебя отодвину я.
— Да кто ты такой?! — завизжала она и поперхнулась, услышав мое обещание:
— Тот, кто создаст тебе и твоему ублюдку-хахалю проблемы. — Глянув на Амели, я взглядом показал ей идти к дверям, а сам шагнул наперерез женщине, решившей вцепиться в руку младшей дочери. — Не стоит усугублять. Документы взяла, Амели? — спросил, прожигая дыру в ее матери. — Свидетельство, полис, паспорт?
— Да.
— Богом клянусь, если Сима сейчас уйдет… — прошипела мать Резкой. — Я тебя не пожалею, а этого… — глянула на меня и сорвалась в визг: — Засужу за побои!
— Я убью тебя, если приблизишься к нам! — пригрозила Амели.
— Что?! Как ты смеешь говорить такое матери?! Я тебя, дрянь, вырастила, ночами не спала!
— Ты мне не мать, — убийственно тихо ответила Амели. Тронула меня за руку, намекая уходить, и попросила: — Никита, увези нас.
Я не меньше Резкой хотел свалить из Краснодара. Поэтому, выходя из дома, предупредил:
— Бензина хватит, чтобы доехать до Ростова без остановок. Я за руль. И это не обсуждается.
— Хорошо, — без пререканий согласилась Резкая. Бросила тревожный взгляд на мои руки и негромко произнесла: — Надо обработать. На выезде из города есть круглосуточный…
— Давай я сам разберусь, что и когда? — оборвал я неуместный сейчас порыв заботы, а затем, придержав Амели за руку, выдохнул и негромко произнес: — Извини. Я не…
Договорить, что никогда в жизни не позволил бы себе лезть с поцелуями, знай я, что случилось с Резкой, у меня не получилось. Слова будто встали поперек горла, перекрывая доступ кислорода, и я дёрнул подбородком в сторону машины, сказав не то, что собирался:
— Я не хотел на тебе срываться. Поехали.
Стиснув зубы, я устроился за рулём, и сразу же, как услышал щелчки пристегнутых девушками ремней безопасности, с визгом покрышек сорвал Кошака с места. А затем погнал машину в сторону выезда из города, проклиная себя за трусость.
Левый ряд платной трассы.
Скорость на грани нарушения.
Я гнал в Ростов, стараясь не слушать, о чем разговаривают Амели и Сима, но все же вслушивался в их разговор.
Чтобы не спрашивать у девчонки то, о чем она никогда не скажет первому встречному.
Чтобы услышать, что ублюдок, которого притащила в дом мать девчонок, ничего не сделал с сестрой Резкой, и успокоиться хотя бы в этом.
В остальном… Я не представлял, как извиняться перед Амели. И получится ли объяснить ей, что не знал и даже не мог представить, что творю.
Не оправдание.
А нужно ли мне оправдание? Что изменится, если Резкая скажет: «Прощаю»? Я себя прощу? Выдохну, успокоюсь и забуду всё, как страшный сон?
Нет, не получится. Ровно так же, как не получается представить, что мать Резкой жила с тем, кто домогался до ее детей. И защищала его, а не их.
— Кто это был? Отчим? — не выдержав, спросил я и чудом удержал руль, когда услышал глухой ответ Амели:
— Не отчим. Отец.
Конец первого тома
