Но люди на Лубянке никогда не спят
После всех наших приключений мы возвратились в Москву. Да, именно в неё. Туда большевики перенесли столицу. Я и раньше считал, что перенос столицы был не связан с опасностью захвата Петрограда немцами. Это являлось только поводом. Ведь и Петр Великий перенес столицу отнюдь не от пламенной любви к морю. Кстати, Санкт-Петербург был основан в 1703 году, а столицей он стал лишь в 1707. Не зря ведь 350-летие города встречали в 1957 году.
Так вот, Петр Алексеевич не являлся таким вот отмороженным мареманом. Он был революционером. Который хотел всё поменять. А Москва — там у его противников имелось много связей. Вот он и решил сразу всё перевернуть. И большевики решили так же. Питер был городом чиновников, так что там наводить новый порядок было трудно.
Забавно, что сюда же перебралась наша газета. Миша подсуетился, он теперь заодно работал и в РОСТА[68], которое с нашей подачи возникло гораздо раньше. Кстати, именно тут я познакомился с Маяковским. Я зашел в редакцию — и увидел мужика с лицом уличного хулигана, который явно клеил ласты к Светлане. Но, увидев мой нехороший взгляд, Маяковский быстро оценил ситуацию, он рассыпался в извинениях. Потом познакомились. Вообще-то неплохой он парень. А уж поэт-то…
* * *
Мы со Светланой зашли в кафе «Домино», что на Тверской. Это был местный богемный отстойник. Тут околачивались поэты, а также анархисты, у которых на Малой Дмитровке, в бывшем Купеческом клубе было что-то нечто среднее между клубом и «малиной». Эти анархисты совсем не походили на моих питерских друзей или махновцев. Какая-то богемная шпана вперемежку с уголовниками. Главным у них был актер Мамонт Дальский. Актер-то он был хороший — он специализировался на ролях бунтарей, идущих против власти. А вот теперь решил поиграть не в театре, а в жизни.
Светлане это кафе нравилось. Тут бывали поэты, а она любила литературу. Вот и сейчас за дальним столиком сидели Есенин и Мариенгоф. Есенин не очень походил на свой хрестоматийный образ — эдакий просветленный пастушок в обнимку с березкой. Он был сильно пьян, и рожа у него была та ещё. Да и обнимал он не березку, а каких-то девок. Мариенгоф выглядел поприличнее, но тоже являлся не тем лощеным франтом, которым я его знал по фотографиям.
Светлану в этом заведении очень уважали. Почему-то тут считали — она лично участвовала в расстрелах. Хотя к этому-то она отношения не имела. Что стреляла по офицерам из «Максима» как Анка-пулеметчица — да, такое было. Не смог я её удержать. А ребята, гады такие, только рады были уступить ей место на тачанке. Но она уж точно никого из безоружных людей не расстреливала.
К нам подсел человек с неприметной внешностью мелкого уголовника.
— Привет, Американец. Привет, Светлана. Дело у меня к вам есть.
Этого человека я знал под погонялом Башмак. Он был вором. Башмак околачивался вокруг анархистов, но, видимо, понял, что им веселиться осталось недолго, потому как большевиков их вольница начала слегка доставать. Так что Башмак явно собирался перепрыгнуть к большевикам.
— И какое дело?
— А вот такое. Мы на бану припасли одного фраера. Ну, выпили с ним с ним, повели на хату к Аньке.
— И снотворное ему в вино кинули?
— Ну, да. Он отключился, мы его прошманали. Ладно, деньги и шпалер. А вот гляди, что у него нашли.
Башмак протянул мне письмо, написанное шифром и картонный треугольник с буквами «О» и «К». Так. Знакомое дело. Снова Савинков? Вот никуда мне от него не деться.
— А что сказал этот тип?
— Что едет в Ярославль.
Вашу мать! Да ведь там должно быть восстание!
— Где этот кадр?
— Да у Аньки не хате валяется. Тут недалеко.
Я послал Светлану на Курский вокзал, туда, где стоял наш бронепоезд. С запиской: «Срочно готовиться к выезду».
А сам заехал на притон. Там, в квартире, сохранившей приметы роскошной жизни, в самом деле в отключке валялся на диване человек офицерского вида. Мы с Башмаком его забрали, связали и двинули на извозчике на Лубянку.
Человека мы затащили в какое-то подсобное помещение, а я двинул к Дзержинскому. Я ему вообще-то не подчинялся, но мы были знакомы — после моих поездок он меня долго и внимательно расспрашивал об обстановке в России.
Феликс Эдмундович был на месте. Впрочем, он, кажется, всегда бы на месте. Когда он только спал?
— Сергей? Чем порадуете? — «Железный Феликс» упер в меня красные от недосыпа глаза.
— Порадовать нечем. Судя по всему, в Ярославле готовиться антисоветское восстание. Я привез свидетеля, но он пьян и накачан снотворным.
— Это мы решим.
Дзержинский снял телефонную трубку.
— Антон Петрович? Зайди ко мне.
Вскоре в кабинет зашел некий бородатый человек, по виду — старообрядец[69]. Эдакий благообразный тип, который, перекрестившись, будет, если надо, любого резать на кусочки.
— Звали, Феликс Эдмундович?
— Да вот тут один пьяный лежит. Сможете его протрезвить?
— Оно можно. Мы и не тех поднимали.
Человек своё дело знал. Через час тип давал показания. Восстание должно было начаться завтра на рассвете.
Дзержинский собрался было звонить в Ярославль, но вовремя остановился, сообразив, что на телефоне, как и на телеграфе, могут сидеть люди повстанцев. Он обратился ко мне.
— Что вы сможете сделать?
— Наш бронепоезд сумеет туда за ночь добраться.
— Тогда двигайтесь. Мы постараемся прислать вам помощь.
По дороге на Курский вокзал, я вспоминал историю этого восстания. В Ярославле я бывал, он находится на правом берегу Волги. Но точного расположения города, я понятно, не представлял. Я смутно помнил, что у большевиков были какие-то проблемы с мостами, через которые они долго не могли перейти. А, ведь у нас имеется Гриша Кузнецов из Ярославля.
Когда я прибыл на бронепоезд, то убедился, что Светлана не зря сюда поехала. Всё было готово к выходу. Мы с Андреем позвали Кузнецова. Это был старослужащий, 1916 года призыва.
— Вызывали, товарищи командиры?
— Да вот к тебе какое дело. В твой Ярославль придется ехать. Там офицеры восстание собираются поднять.
— Ну, суки…
— Вот и рассказывай, как у вас там и что. С этой стороны есть река?
— Да, Которосль, она впадает в Волгу.
— Широкая?
— Да нет, полкабельтова примерно.
— Сколько мостов через реку?
— Да полно. Я знаю пять.
— А вокзал где?
— Так он на другой стороне реки. Впрочем, вру. Новый вокзал построили на той стороне, где город. От моста примерно около мили. И
