сводя с него глаз: – Но в отражении я стояла посреди зала совершенно одна. Это было настолько странно… что я, похоже, забыла, как нужно дышать. Прости, что я все испортила. – Ей и правда было ужасно жаль. Как бы ей хотелось не заметить своего отражения, а вместо этого прижаться губами к его губам, завершить идеальный вечер поцелуем.
Джонни отвел глаза, согнул ноги в коленях, уперся в них локтями, взъерошил рукой свои гладкие волосы. Волосы аккуратно легли на прежнее место. Он снова с силой провел по ним, но они вернулись на место, сложившись в обычную идеальную прическу.
– В тот вечер, когда я умер, – не знаю, как сказать иначе, – я понял, что что-то не так. Я ведь почувствовал, что умираю. Мне было до ужаса больно. У меня в груди зияла дыра, все вокруг залила кровь. Я помню, что отказался уйти. Я так сильно этому сопротивлялся, а потом, наверное, отключился, потому что вдруг обнаружил, что стою и смотрю на происходящее, но никто вокруг меня не замечает. Я увидел свою маму. Она вбежала сюда, в школу, и остановилась в полуметре от меня. Но меня не увидела. И не услышала. Меня никто не слышал. Они все искали меня, а я никак не мог им сказать, что я здесь, рядом. Честно говоря, я сам толком не знал, правда ли я там был… понимаешь?
Мэгги зачарованно кивнула.
– Я тогда наткнулся на помощника шерифа. И я это почувствовал точно так же, как если бы… если бы был живым. И он тоже почувствовал, хотя я не знаю точно, что он тогда ощутил. Но он среагировал. Потом я попробовал выйти из школы – они как раз выносили тело моего брата. И не смог. Я будто бы оказался на невидимом поводке, который позволял мне дойти только до входа в школу. Я не видел и не слышал ничего, что происходило за стенами школы. Не видел звезд за окнами, не слышал сирен и полицейских мигалок, ничего такого. Позже в ту же ночь полицейские обыскали здание. Они много часов обшаривали каждый уголок, каждый закуток. Я ходил следом за ними, даже пытался заговорить с ними, рассказать им, что произошло. Но меня словно вообще не было. Тогда я взбесился, поставил подножку одному полицейскому, и он упал. Потом я толкнул одного из них на другого, и они подрались. Все это казалось мне полной бессмыслицей. Когда они все ушли, я пошел в раздевалку. Мне было холодно, страшно, я не понимал, что за ерунда со мной происходит. Я включил душ и встал под воду прямо в одежде. Мне стало тепло, но одежда совсем не промокла. Она осталась совершенно сухой. Я чувствовал себя так, будто мне снился кошмар, а я никак не мог заставить себя проснуться. Тогда я выбежал из душевой, кинулся к зеркалам и вдруг понял, что не вижу в них своего отражения.
Мэгги вздрогнула, в полной мере осознавая, насколько жутким и необъяснимым это ему показалось. Она протянула руку к Джонни, но он лишь перевел дух и продолжил рассказывать, словно эти воспоминания несли ему облегчение. Она вдруг поняла, что он никогда еще не делился всем этим ни с единой живой душой.
– Я их разбил. Я не мог этого вынести. – Джонни снова встретился с ней взглядом. – Я разбил все зеркала в той раздевалке. Я колотил по ним кулаками снова и снова. Повсюду валялись осколки стекла. Я чувствовал боль, но на руках у меня не оставалось ни порезов, ни крови. Кожа была целехонькой. – Джонни взглянул на свои ладони, поглощенный воспоминанием. – Потом зеркала заменили. Я научился не смотреть в них. Если честно, я привык – так привык, что совершенно об этом забыл. – Теперь он говорил едва слышным шепотом: – Я не знал, что с тобой будет так же, Мэгги. В конце концов, ты ведь ВИДИШЬ меня. – На этих словах Джонни чуть улыбнулся, но в глазах его по-прежнему стояла тоска.
Мэгги больше всего на свете хотелось сейчас вернуться в начало этого вечера, когда в танцевальном зале гремела мелодия «Танцующего дрозда» и Джонни хохотал, и танцевал, и казался таким же беззаботным и невинным, как эта песня.
Джонни поднялся и протянул к ней руки. Она встала и крепко вцепилась в его ладони, не давая ему высвободиться.
– Не уходи! – сама того не желая, взмолилась Мэгги. – Пожалуйста, еще один танец, прошу.
– Танцы закончились. – Голос Джонни звучал спокойно и ласково, но он уже не пытался ее обнять. – В школе никого нет, Мэгги. Разве тебя не ждут дома? Разве никто о тебе не беспокоится?
Как он может так легко уйти от нее теперь, когда ей кажется, что у нее разорвется сердце, если им придется расстаться? Только не теперь, пожалуйста! Не теперь!
– У нас есть еще время на последний танец. Ведь правда? – Вряд ли уже полночь. Даже если тетя Айрин ее дожидается, она еще не переживает.
В глазах у Джонни отразилась борьба, стремление остаться, отчаяние. Он понурился, обхватил ладонями голову, сжал ее, и Мэгги сразу поняла, что он ей откажет.
Она шагнула вперед, оторвала его ладони от опущенного лица, прижалась к нему. Он все не поднимал головы, и тогда она коснулась щекой его щеки. Она не знала, откуда в ней столько смелости. Эту смелость породило ее собственное отчаяние. Она произнесла всего одно слово:
– Пожалуйста.
То был едва слышный шепот, но Джонни скользнул руками к ее талии, а откуда-то сверху полилась, обволакивая их, музыка.
Они медленно двигались в такт мелодии, прижимаясь щекой к щеке, не размыкая объятий.
Останься со мной, дорогая,Я ничто без твоей любви,Без тебя время тянется бесконечно,Оно может так сильно ранить.Прошу, останься…[24]
Песня закончилась слишком быстро. Когда стихла последняя нота, Джонни прошептал нестерпимые для Мэгги слова:
– Тебе пора, Мэгги.
– Я не хочу…
Он вздохнул, и его вздох эхом откликнулся в ее сердце. Он прижался лбом к ее лбу:
– Ты должна, Мэгги. Проще не станет. Если ты сейчас не уйдешь, я вообще не смогу тебя отпустить.
От этих слов ее переполнило бесконечное счастье. Она прижалась губами к его ладони:
– Тогда я останусь.
Джонни с гортанным стоном отпрянул от нее.
– Разве ты не понимаешь, как я хочу, чтобы ты осталась? Я только о тебе и думаю, Мэгги. Мне ничего больше не нужно! Разве ты не знаешь, что я оставил бы тебя здесь, с собой, если бы только мог? – Теперь его голос звучал резко. Он говорил громко, напористо, и эхо его слов разлеталось по пустому длинному коридору. Мэгги поморщилась, попятилась от него, словно он ее ударил. Но он продолжал, не щадя
