порченая какая?! Все как у людёв. Уж больно хорош энтот «стол заказов». Стряпея-то из меня и в былые то годы не ахти какая была. Да и то сказать, стараться то и не для кого было.
— Позвольте! — вдруг спохватился он, перестав жевать. — Так вы что, свою карточку сунули туда?!
— Естественно. Что было под рукой, то и сунула, — подтвердила Лукерья.
— Но как же так?! Ой, как нехорошо получилось! Бабушка, ну что же вы раньше не сказали?! — возмутился Захария.
— А что, я, по-твоему должна была делать?! Сказать тебе: «Гони деньгу, а то останешься голодным!» Так что ли? — усмехнулась бабулька.
— Ну, нечто вроде того. Дай, мол, карточку, я тут прикуплю к столу…
— Ага, скажешь тоже! Человек с дороги, не мыт, не чесан, а я к нему с карточкой объяснять что там и к чему.
— Ну, все равно как-то неладно у нас с вами получилось. Право слово, мне неловко, аж кусок в горло не идет, — поежился он.
— Пустяки, служивый. На том свете сочтемся, — улыбнулась Лукерья
— Того света не бывает, попы все врут! — в голос рассмеялся ангел-полковник. — И все-таки, баба Луша сколько я вам должен? И кстати, я как обычно оставлял распоряжение банку о вашей зарплате. Никаких сбоев не было? Все нормаль?
— Нормально все. День в день, — отрапортовала она. — А вот тут ты меня, обидел соколик! Ужели думаешь, что я к тебе из-за денег хожу столько годов?! — разом поскучнела бабка.
— Ой! — сразу как-то покраснел Захария. — Я не хотел! Простите! Я просто подумал…
— Да ничего ты не думал, — перебила она его. — Если б думал, не брякнул бы такое. Я ведь к тебе не из-за денег, а потому что приглянулся ты мне сразу, еще там, на бирже. Помнишь?
Захария кивнул.
— А почему? Да все по тому, — сама себе ответила бабка, — что сердце у тебя золотое, ангельское, а еще потому, что ни там, ни тут не было и нет у меня никого ближе и родней кроме тебя. Деточек, вишь, Господь не сподобил дать, за грехи видно тяжкие. Зато вот, тебя сподобил встретить, заместо сыночка. Там глядишь и женишься, детки пойдут, и я с внучатами понянькаюсь, — выдавила из себя бабка, утирая концом платка, набежавшую слезу.
Захария благоразумно промолчал, что сам-то он будет постарше нее раз этак в семь. Вместо слов, он нагнулся, взяв бабкины ладошки в свои руки, и приник к ним губами. В глазах у самого, что-то вдруг резко защипало. Ведь у него, по сути, тоже никого из родни в этом мире не было. А старуха, тем временем продолжала:
— Един ты у меня соколик, на всем белом свете. Ни единой родной душеньки. Разве что, Онфим вот еще…
Захария, обрадованный поводом сменить унылую тему, тут же вскинулся:
— Как же, как же. Помню его. Как он?!
Бабка, словно очнувшись из забытья, в котором пребывала многие годы, встрепенулась и всплеснула ручками, как воробьиными крылышками:
— Так ить пьет зараза! Паскудник эдакий! Сладу с ним никакого!
— Кодировать не пробовали его? Говорят, помогает…
— Куды там! И слушать ничего не хочет. Говорит, если я пить брошу, чем тогда жить стану? — села на своего любимого конька Лукерья, а потом уже чуть тише добавила. — Инда и его понять мочно. Ему ить тоже одиноко тут. Ни детей, ни плетей.
— Так может быть вам того…
— Чего, того? — напустила на себя непонимающий вид, Лукерья.
— Пирком, да за свадебку!
— Да в уме ли ты, служивенький?! — опять закудахтала бабка. — Годы ить мои не те, чтоб под венец идти! Засмеют люди… Скажут, с глузду сдвинулась, старая кашелка…
— За те пятьсот с лишним лет, что я вас знаю, вы ничуть не изменились, — промурлыкал Захария.
— Ой, да не трави душу, Захарушка! Добро бы путный человек был, а то ведь алкаш, прости Господи! — начала уже было сдаваться бабка.
— Оно конечно так, баба Луша, а только ведь может и пьет он от того, что не может никак найти себя в этом мире, почувствовать свою нужность, хоть перед кем-то. Да хоть бы и перед вами, например. Неуж не жалко бедолагу? — гнул он свое.
— Верно говоришь, Захарушка. Мается он, душа неприкаянная. Думала я о сем, не буду врать, а только и решиться на дело таковое не могу в раз, — вздохнула она.
— А кроме того, — не унимался хитрый ангел, жуя котлету. — Не забывайте и о материальной стороне дела.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно навострила ушки Лукерья.
— Вы ведь говорили как-то, что у вас участки рядом находятся. Верно?
— Верно. Касатик. Как не верно?! Говорила, — закивала та головой.
— И вроде как говорили, что он тоже по размеру сродни вашему?
— Верно. В самый глаз белку бьешь, родимый.
— Ну вот. Поженитесь, значит, и участок станет единый. Сколько, говорите, соток-то вместе будет? — хитро прищурился змей-искуситель.
— Семь десятков, — машинально и задумчиво произнесла бабка. Видимо мысль об объединении участков доселе не посещала ее голову.
— Сад-то у вас больно хорош, сами говорили. А это еще в два раза лучше будет. Козочек-то ангорских всего две? Ай-ай, как мало! — притворно пригорюнился Захария.
На кухне повисло молчание. Захария поглядел бабке прямо в глаза. Он знал, что она была человеком лишенным всякой корысти, но тут отметил в подернутых глубокой задумчивостью глазах старухи как цифры от предвкушения увеличивающегося надоя молока, в результате увеличения поголовья рогатого скота, замелькали со скоростью крутящихся цифр арифмометра. «Попалась, можно подсекать…» — плотоядно подумал он. Впрочем, это продолжалось недолго. Бабка икнула и разом пришла в себя. Засуетилась:
— Ой, совсем ты меня, милок, заговорил! Чай от уж давно заварился, — зачастила она, убирая почти пустую сковороду и разливая по стаканам заварку ароматнейшего цейлонского чая.
Захария не стал далее развивать любовную тему. Он знал — бабка ничего не забудет из сказанного им. Зерно, брошенное его щедрой рукой, упало на благодатную почву и уже дало первые ростки. Разлив кипяток из самовара по стаканам, заботливо подставленным Захарией, села и подперши рукой голову, продолжила, резко сменив тему:
— Что мы все про меня, да про меня?! Ты лучше расскажи-поведай, как там, на матушке Земле? Кем ты там был? Что делал? Как и чем люди живут на Святой Руси? А то у нас тут, сам ведь знаешь, пишут и показывают по визору про тот мир мало чего. Да и людишек, не в пример прошлым летам, прибывать стало горазд как меньше.
— Да, бабушка, мотало шапку по волнам, — вздохнув начал он.
Засиделись с бабкой едва не до сумерек. Самовар пришлось ставить еще
